Повседневная жизнь русского гусара в царствование императора Александра I - [49]

«Строевую лошадь, данную ему, любить, беречь, чистить, кормить и прибирать, обходясь с нею ласково, не кричать, не бить, против глаз стоя, не махать…» — учила «Инструкция полковничья конного полку» и требовала от офицеров «внушать солдату при том, что кавалериста как исправность службы, так и собственное сохранение живота зависит от содержания в добром состоянии лошади своей…»

Лошади, как и люди, имеют свои характеры и свои привычки. Организация службы в кавалерийском полку в начале XIX века, да и в более поздние времена, побуждала нижних чинов эти привычки изучать, приноравливаться к ним, чтобы худшие черты каким-то образом исправлять, а лучшими умело пользоваться. Лошади тоже привыкали к наездникам и иногда демонстрировали чудеса привязанности и сообразительности.

Один из гусар Лубенского полка в 1812 году во время разведки на реке Стырь попал в плен к венгерским гусарам из дивизии князя Эстергази. Венграм понравилась его лошадь, но боевой конь не отходил от своего хозяина и никому из них не давал на себя садиться: бесился и бил ногами окруживших его вражеских солдат. Тогда князь Эстергази велел пленнику сесть в седло. Исполнив это приказание, лубенец ездил несколько минут мимо своих победителей шагом, рысью и галопом, а потом понесся в карьер вон из лагеря. Часовые открыли по нему стрельбу, несколько венгров бросились в погоню, но все было напрасно. По разрушенному мосту гусар сумел перебраться через реку и вскоре явился к шефу своего полка генерал-майору А. П. Мелиссино, который щедро наградил храбреца^{16}.

Много добрых слов написала о своей верховой лошади — жеребце черкесской породы по кличке Алкид — Н. А. Дурова. Алкид не раз выручал свою хозяйку в трудных ситуациях. Так же, как и строевой конь из Лубенского полка, он не оставил ее во время отступления, когда Н. А. Дурова заснула в поле. В другом случае Алкид ночью сам нашел дорогу к бивакам родного Польского полка и «с каким-то тихим, дружелюбным ржаньем поместился в свой ранжир, и только что успел установиться, раздалась команда: «Справа по три, марш!»^{17}, то есть Алкид занял давно ему известное, собственное место в строю четвертого взвода лейб-эскадрона, рядовым которого была в 1807 году знаменитая «кавалерист-девица».

Впрочем, верховые лошади могли быть не только преданными и умными, но и злыми. О таком коне упоминает в своих мемуарах поэт Афанасий Афанасьевич Фет, немало лет прослуживший обер-офицером сначала в кирасирском Военного ордена, а потом в лейб-гвардии Уланском полку: «Подъездок мой (вторая строевая лошадь офицера. — А.Б.) оказался злым до чрезвычайности. Когда на другой день с полком я отправился на линейное учение, он всю дорогу до места учения горбился и, злобно ударяя передними ногами в землю, старался выбить меня из седла, а как это не удавалось, то неожиданно звякал мундштучными дужками о стремена, стараясь захватить зубами за ногу. Конечно, я принял меры, чтобы это не повторялось, но он подкарауливал малейшее ослабление поводьев. Вернулся я на нем в лагерь после горячего ученья без особых приключений…»^{18}

Кампания 1812 года была очень тяжела для конского состава полков русской кавалерии. Лошади погибали не только в бою. Они страдали от голода и жажды вместе с солдатами, падали, изнуренные непосильными трудами во время отступления русской армии от западных границ империи до Москвы. Как отмечают некоторые военные историки, строевых лошадей в полках не расседлывали неделями.

О своеобразном методе восстановления сил боевых коней в то время писал Д. В. Давыдов, командир партизанского отряда, состоявшего из ахтырских гусар и донских казаков и постоянно передвигавшегося по Подмосковью: «Партия моя, быв тридцать часов беспрерывно в походе и действии, требовала отдохновения, почему она до вечера 4-го числа (сентября 1812 года. — А.Б.) оставалась на месте. Для облегчения лошадей я прибегнул к способу, замеченному мною на аванпостах генерала Юрковского еще в 1807 году. Исключив четыре казака для двух пикетов и двадцать — для резерва (который, хотя должен был находиться при партии, но всегда был в готовности действовать при первом выстреле пикетов), остальных девяносто шесть человек я разделил надвое и приказал в обеих частях расседлывать по две лошади на один час для промытия и присыпки ссадин и также для облегчения. Через час сии лошади вновь седлались, а новые расседлывались; таким образом в двадцать четыре часа освежалось девяносто шесть лошадей. В тот же день по просьбе резерва, я позволил и оному расседлывать по одной лошади на один час…»^{19}

Но все же этот способ, видимо, мало помогал сбережению конского состава. В «Военных записках» поэта, гусара и партизана часто встречаются указания на то, что люди его отряда при первой возможности меняли лошадей. Захватывая обозы и отдельные воинские части французов, они прежде всего забирали себе коней, а своих, измученных в боях и походах, отдавали крестьянам.

Весной 1813 года этих брошенных во время отступления и при боевых действиях строевых лошадей, раненых, усталых, исхудавших, по распоряжению Военного министерства, стали собирать по деревням и городам российских губерний, пострадавших от нашествия французов, а также в полках и в обозах, объединять в резервные эскадроны и отправлять на лечение и откорм. Одним из таких эскадронов в 150 голов в течение двух месяцев командовала Н. А. Дурова — поручик Литовского уланского полка Александр Андреевич Александров. Также в ее подчинении было 40 улан для присмотра за этими лошадьми. Эскадрон располагался в селении недалеко от города Лаишина (Цэодненская губерния), окруженном лесами. У лошадей было вдоволь овса, сена, весь день они проводили на заливных лугах. Надежда Андреевна, всем сердцем привязанная к этим прекрасным животным, наблюдала за их выздоровлением: «… вижу, как формы их, прежде искаженные худобою, принимают свою красивость, полнеют, шерсть прилегает, лоснится, глаза горят, уши, едва было не повисшие, начинают быстро двигаться и уставляются вперед; погладив и поласкав красивейших из них, приказываю оседлать ту, которая веселее прыгает, и еду гулять…»