Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - [104]

Рассказ Александера совпадает со словами Николая I, сказанными немецкому художнику Францу Крюгеру по поводу казнокрадства: «Если бы я захотел по закону наказать всех воров моей империи, то… Россия превратилась бы в такую же пустыню, как Сибирь»^[425].

Воровать следовало «по маленькой», особо не обижая просителей. «Хотя на взятки и не существует официальной таксы, — продолжал свой рассказ англичанин, — при желании каждый может узнать, какую сумму следует платить за необходимую услугу. К примеру, если полицейский найдет украденные 50 рублей, ему полагается 50 копеек». Сотая часть — все-таки не десятина. «Большого искусства требует правильный выбор того, кому следует дать взятку, — сообщал Александер. — Так, если человек имеет дело к губернатору и не заплатит при этом чиновнику, его прошение пролежит у чиновника на столе, а потом исчезнет; если же канцелярист получит взятку, он передаст бумагу секретарю, который тоже имеет свою долю, а уж тот направит дело на рассмотрение губернатора».

Сам резидент очень быстро освоился: «Мы положили на стол лишних 80 копеек и немедленно получили лошадей». В противном случае ему предлагалось подождать на станции шесть часов или заплатить мужикам вдвое против цены казенного ямщика. «В России единственный способ путешествовать на почтовых — сначала дать смотрителю от 40 до 80 копеек, а затем спрашивать, есть ли лошади».

Не стоит думать, будто при пересечении западной границы русские подданные попадали в землю обетованную. Их положение осложнялось незнанием местных ставок на взятки. Так, в 1841 году, путешествуя по Италии, А. О. Смирнова-Россет записала забавный случай: в Неаполе княгиня Зинаида Волконская дала таможенникам «несколько байок (мелкая неаполитанская монета. — О. Е.), а [граф Василий Александрович] Перовский десять франков. Вдруг он увидел, как таможенный люд строится в шеренгу, и думал, что они обиделись. Напротив, они с уважением поклонились и сказали: „Сеньор генерал, администрация таможни благодарит вас за такую щедрость“»^[426]. Волконскую же назвали «скупой».

Дж. Александер, исколесивший Восток от Персии до Индии и от Турции до Балкан, доходчиво объяснял своим соотечественникам все «зачем» и «для чего», но его логика оставалась логикой европейца: «Иностранцы спрашивают, почему нельзя ввести дополнительные налоги, чтобы император мог увеличить жалованье своим чиновникам и те не вводились бы в искушение. Но… в России большая часть населения не обращается в государственные учреждения ни с какими просьбами. Почему же кто-то должен платить за то, чем не пользуется… Тот, кому нужно что-либо получить, платит за это, остальные — нет. Когда русский приезжает в Англию, его облагают налогом на собак, лошадей, экипажи и т. д., англичанин в России за все это не платит»^[427].

Логика жизни в огромной и, в сущности, бедной империи была иной. Крестьянам приходилось платить за многие вещи, которыми они не пользовались. Возможно, если бы их спросили, они бы отказались финансировать полярные экспедиции или первые паровозы. Сама возможность существования европеизированного государственного аппарата и культуры Нового времени в России обусловливалась взиманием по копейке колоссальных средств с людей, которые жили в патриархальной простоте. Большинство из них не имело тех потребностей, которые власть пыталась удовлетворить до отношению к себе и образованным горожанам. Избавленные от поминутных взяток чиновников, они тем не менее не были избавлены от их произвола.

Похождения Бравина [428]

С самого начала своего существования «высшая полиция» занималась проверками деятельности местных чиновников, подобными той, которая описана в «Ревизоре». Так, в 1827 году ее внимание было привлечено к Ярославской губернии. Там вскрылось мошенничество, доселе неведомое в остальной империи. Жандармский полковник Н. П. Шубинский донес Бенкендорфу о существовании целой сети по торговле рекрутами: казенные крестьяне покупали у помещиков людей, чтобы сдавать их за себя, когда приходила очередность отправиться в армию. Для этого хозяин выписывал на имя крепостного документ об освобождении, который не давался мужику на руки. Потом «вольного хлебопашца» вписывали в семью государственного и, когда приходил срок, составляли прошение, согласно которому тот добровольно отправлялся служить за другого человека^[429].

Без деятельной помощи чиновников такая пирамида не могла бы существовать, прежде всего потому, что сами крестьяне в массе были неграмотными и не могли оформить надлежащие бумаги. Кроме того, торговлю рекрутами следовало покрывать на каждом этапе от фальшивой вольной до причисления к чужой семье и прошения об уходе в армию. Механизм хорошо работал несколько лет, о нем была осведомлена полиция, но ничего не предпринимала.

Наладить подобную схему мог только человек с недюжинными способностями «махинатора». Им оказался старый знакомый Бенкендорфа губернатор Михаил Иванович Бравин. С их первой встречи, описанной нами в очерке про Фонвизина, прошло десять лет. Тогда Бравин тоже придумал для обогащения любопытную схему: заставлял казенных крестьян затевать тяжбы из-за земли с местными помещиками, а затем брал с последних деньги за разрешение дел в их пользу