Повседневная жизнь Пушкиногорья - [2]

Начальные главы первой части будут посвящены появлениям Пушкина на земле Михайловского, предшествующим его ссылке, а также некоторым биографическим и творческим обстоятельствам, формировавшим поэта в это время и определившим его личные приоритеты. Нам кажется, что без этих сведений будет очень трудно понять, какой человек оказался 8 августа 1824 года вброшенным в быт псковского имения и какими глазами он должен был смотреть на окружающую его деревенскую реальность, что чувствовать, о чем размышлять. По мере необходимости мы будем привлекать также события и сопровождающие их обстоятельства после 1826 года, связанные с более поздними приездами Пушкина на псковскую землю, куда он много раз еще возвращался уже вольным человеком, зачастую вспоминая дни своей ссылки с ностальгическим чувством.

Вторая часть книги описывает повседневную жизнь Михайловского без Пушкина. В ней особое место займет судьба Пушкинского заповедника в послевоенные годы. Завершится наше повествование несколькими литературными и публицистическими текстами, фрагментами из произведений и очерков, посвященных пушкинским местам и их атмосфере. Все они написаны в разные годы, их авторы профессиональные литераторы, чей взгляд выхватил некоторые любопытные детали быта и повседневности, которые могут служить дополнением или подтверждением использованных в книге описаний.

Мы старались не перегружать читателя ссылками на источники, но назовем их — хотя бы для того, чтобы иметь возможность произнести имена крупнейших исследователей и знаменитых мемуаристов, предоставивших нам бесценный материал о творческом пути Пушкина.

Главный наш источник — письма, мемуары, документы эпохи. С одной стороны, такого материала в нашем распоряжении предостаточно: на страницах этой книги читатель неоднократно встретится с пространными цитатами из писем Пушкина, его современников, воспоминаний родных, близких друзей и отдаленно знакомых с ним людей. Все эти свидетельства мы должны принимать к сведению, но редко каким из них можно верить безоговорочно. Особенно осторожно нужно относиться к мемуарам. Понятно, что имя Пушкина еще при жизни его стало широко известным. Вскоре после гибели поэта, уже в 1850-х годах, возникли первые попытки собрать связанный с ним живой биографический материал. П. И. Бартенев и П. В. Анненков, первые биографы поэта, опрашивали тех людей, которые знали Пушкина, хорошо помнили обстоятельства его жизни, бытовую обстановку, в которой она протекала. Мемуаристы, как правило, не старались специально обмануть своих интервьюеров, но время, прошедшее с той поры, о которой они рассказывали, и груз пушкинской славы, уже тяготевшей над ними, заставляли их невольно сворачивать с прямой дороги. То же, а может быть и в большей степени, касается и письменных мемуаров — здесь зачастую автор, помимо уже указанных сложностей, сталкивался еще и с искушением беллетризации, которое зачастую уводило в сторону. К сожалению, у нас нет точного измерительного прибора, который всегда мог бы безошибочно показать на своей шкале степень удаления от истины, поэтому некоторую часть книги займут сличения разных свидетельств и попытки добраться до сурового факта. Впрочем, мы отдаем себе отчет не только в том, что успех в таких случаях всегда может быть только относительным, но и в том, что зачастую его достижение не обеспечивает победы над материалом — не дает ощущения эпохи, ее мелкой фактуры. Собственно, главным доказательством этому служит вся история Михайловского. Смысл этой фразы читатель еще будет иметь возможность оценить в дальнейшем.

Свою работу мы можем сравнить (и здесь такое сравнение напрашивается) с деятельностью музейного работника, который кропотливо воссоздает атмосферу и быт эпохи. Конечно, он всегда старается, чтобы музейное пространство максимально точно отражало то время, которому оно посвящено. Но доля условности во всяком, даже самом профессионально выстроенном музее все равно велика. Многое невозможно сопроводить точными доказательствами, и от посетителя требуется способность верить. История культуры вообще, а в особенности русская — дискретная — история, обладает исключительно короткой памятью. Она словно стремится к тому, чтобы прошлое было основательно и быстро забыто, поэтому требуются постоянные усилия для его консервации. Если же такие усилия не прилагаются, а, наоборот, каждая эпоха стремится к скорейшему забвению предшествующей, как происходило в России на протяжении столетия, протекшего с 1917 года, то многое утрачивается безвозвратно. Уходит в небытие прежде всего вещный мир, бытовой обиход, элементы повседневности — эфемерная материя, которая наиболее трудно подлежит «увековечиванию». Так, обиход пушкинского времени, мало того что отошел в прошлое уже на два столетия, что само по себе немало, но еще сгорел в огне революции, был вытравлен из памяти советской идеологией, разрушен немецкой оккупацией, добит социалистическим строительством или полным пренебрежением 70-х, культурной нищетой 90-х. До сих пор по всей территории России встречается еще это руинированное прошлое, не востребованное новейшими поколениями, утратившими не только кровную связь с ним, но и интерес к собственной истории. К сожалению, это понятно и объяснимо. Условность, спорность и иногда зыбкость построений и догадок исследователей объясняются упомянутыми обстоятельствами.