Повседневная жизнь папского двора времен Борджиа и Медичи, 1420-1520 - [58]

Позднее дело «академии» выдвинуло на сцену не только нескольких амбициозно настроенных аристократов с «республиканскими» идеями, почерпнутыми из литературных произведений и речей, но также писателей-гуманистов и даже папских придворных. Весьма неумелые, а скорее нерешительные действия участников заговора литераторов привели к его неудачному исходу, однако это стало для них школой воинствующей политической философии. Тогда название «академия» получила группа литераторов, друзей и последователей учения Помпонио (или Джулио) Лото — Счастливчика, таким было его прозвище. Позднее его стали называть Невезучим (Infortunato). Он с огромным интересом относился к античности, безмерно восхищался древнеримскими авторами и даже обожествлял их. Он мечтал совершать подвиги по примеру античных героев и собрал впечатляющую библиотеку жизнеописаний выдающихся людей. Выходец из небольшого городка в Луканских (современная область Базиликата. — Примеч. пер.) Апеннинах, он был весьма незаметной личностью с малопредставительной внешностью. Он заикался, «его речь походила на медленную, размеренную кантилену», но Пию II это не помешало назначить его руководителем кафедры в университете. Преисполненный благодарности Помпонио уединенно жил на склоне Квиринала, возле небольшой рощи. Он любил заниматься своим садом, ловить в силки птиц, гулять среди деревьев, плести лавровые венки для своих учеников.^{122} В его дом приходили многие молодые люди, секретари, поэты, члены папской курии и кардинальских дворов, чтобы поговорить с ним во время прогулок по форуму. Все они, подражая учителю, делали вид, что презирают условности, набожность и благочестие: не посещали мессу, не постились, глумились над произведениями Франциска Ассизского, называли Христа лжецом и не верили в бессмертие души. Все они громко заявляли о своей приверженности учению Эпикура и создали небольшой кружок посвященных «исследователей, единодушно почитающих все римское под благосклонным взглядом Помпония». Они с самым серьезным видом называли друг друга именами великих людей, которых боготворили: Асклепиад (александрийский поэт, автор любовных эпиграмм), Каллимах (также известный александриец, написавший поэму «Волосы Вероники»), Главк, Сабеллик. А вскоре в воздухе стала носиться идея организации заговора.

Поскольку в 1467 году папа Павел II из соображений экономии или уже в качестве наказания урезает жалованье университетским преподавателям, Помпонио в поисках заработка отправляется в Венецию, откуда обрушивается на папский престол с язвительной критикой и клеветническими (порой наивными) нападками.

Он поддерживает тайную переписку с друзьями, оставшимися в Риме. К его движению присоединяется и встает во главе его Платина (когда-то он уже подвергался аресту за свои высказывания против упразднения коллегии аббревиаторов). Участники движения занимались лишь публикацией пасквилей, никто и не помышлял о бунте и меньше всего о вооруженном выступлении, их разговоры не выходили за рамки полемики, «бахвальства и болтовни».

Но папа либо действительно был напуган, либо решил устроить публичный скандал: были арестованы около тридцати подозреваемых, в их домах производились обыски. Из верхушки «заговорщиков» был задержан только Платина, остальным удалось бежать, и очень далеко («Каллимах» скрылся в Польше!). Платину бросили в тюрьму, пытали и допрашивали в течение двух дней. Венеция выдала Помпонио. Однако в итоге доказать ничего не смогли, не удалось даже обвинить заговорщиков в ереси, поэтому в 1469 году всех задержанных освободили.^{123}

Светская жизнь и литературные кружки

То была последняя вспышка затяжного конфликта, который попортил кровь двум папам — Пию II и Павлу II, обвиненным в безразличном и даже враждебном отношении к когорте литераторов. Впоследствии стали возникать неурядицы иного толка, и дело было уже не в столкновении принципов и личностей. Пишущая братия охотно отказалась от некоторых своих требований, политика и политические игры привлекают их все меньше и меньше, языческие настроения в их сочинениях и речах теряют остроту и смысл. Эти писатели курии, гуманисты, всегда боготворившие античную литературу, постепенно теряют интерес к Римской республике, забывают о правительстве «народа», великих Гракхах и других трибунах и уже не помышляют о реформировании или упразднении папской власти. Они остепеняются и становятся верными подданными. И папы принимают их смирение, не опасаясь больше возникновения заговора, который мог бы поставить под угрозу не только их власть, но и само понятие власти в Риме. С тех пор римский двор быстро приобретает славу средоточия великодушной терпимости, духовной любознательности, безграничного восхищения античным миром и даже вольнодумства. К этим разительным переменам также приложил руку папа Юлий II, имевший репутацию деятельного человека, жесткого политика и прекрасного стратега. Когда Микеланджело ваял в Болонье его статую, он рекомендовал скульптору изваять его не с книгой, а с мечом в руке, поскольку «в книгах, — сказал папа, — я ничего не смыслю». Тем не менее он был вполне сведущим коллекционером, с удовольствием читал Данте, приобретал для своей личной библиотеки произведения классиков латинской литературы (Тита Ливия, Цицерона, Овидия, Цезаря, Вергилия), труды по праву, переводы с греческого (в том числе одно сочинение Геродота) и сочинения современных итальянских авторов (Боккаччо, Петрарки, Леонардо Бруни, Флавио Бьондо). Во время его правления в Риме было создано множество литературных кружков и замечательных частных библиотек. Считалось хорошим тоном собираться во дворце кардинала или банкира, одного из нуворишей, занимающего привилегированное положение, или, что еще лучше, в каком-нибудь загородном доме, вдали от шума и суеты, «где не слышно криков ни продавцов рыбы, ни зеленщиков, ни продавцов благовоний, масла или каштанов… ни песен рабочего люда, ни даже отголосков городского шума». Собирались у Пьетро Корси на Монтечиторио; у Колоччи, который в своем доме, расположенном среди виноградников, собирал статуи, медали и книги; на вилле у Агостино Киджи, угощавшего писателей и художников своими винами и роскошной едой; у Садолето, друга и родственника кардинала Караффы, затем кардинала Фрегозо, ставшего в 1517 году епископом Карпентраса и в 1536 году кардиналом. «Какие очаровательные беседы мы вели с одаренными учеными мужами, наделенными всеми совершенствами ума, — то в садах Квиринала, то в Большом цирке, то на берегу Тибра или где-нибудь еще и после скромной трапезы, приправленной скорее добрыми речами, нежели какими-то кулинарными изысками, мы декламировали торжественные речи, читали поэмы, которые все слушали с упоением, — такими они нам казались великолепными, полными безыскусной и милой грации».