Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века - [156]
Если в глазах мемуариста предпраздничная генеральная уборка представлялась нашествием Батыя, то творившееся в те дни на вокзалах напоминало великое переселение народов. Огромные массы фабричных рабочих, пришедших из деревень в Москву на заработки, буквально осаждали железнодорожные станции. Им всем во что бы то ни стало требовалось уехать в родные края, чтобы Рождество провести в кругу семьи. Для вывоза из Москвы таких невзыскательных пассажиров довольно долгое время практиковалась подача составов, состоявших из «теплушек» – грузовых вагонов, наскоро приспособленных для перевозки пассажиров.
Еще одним свидетельством приближения Рождества было появление на площадях Москвы целых ельников. Это открывалась продажа елок. В начале XX века лесными красавицами торговали только в двух местах: на Воскресенской и Театральной площадях. В 1910 году газеты сообщали, что «несколько кудрявых еловых лесов выросло и на других городских площадях». Вот только на Театральной елки не стояли, как прежде, а лежали, поскольку декабрь выдался бесснежный, и не было наста, куда обычно продавцы втыкали основания деревцев.
Вместо Деда Мороза с елками на плечах в разные концы города шагали мальчишки-рассыльные, подрядившиеся за 10—15 копеек доставить покупку по нужному адресу.
Московские хроникеры, описывая предпраздничную Москву, конечно же, не обходили вниманием елочные базары и знакомили читателей с бытовыми сценками, свидетелями которых им приходилось быть. Вот, например, отрывок из репортажа, появившегося на страницах журнала «Искры» в 1901 году:
«Елки, елки, елки.
Настоящий лес елок вырос, точно по волшебству, на Воскресенской площади.
За праздники весь этот лес елок поодиночке, и маленькие корявые, и большие статные, разойдутся по Москве и, увешанные безделушками и сластями, будут украшать барскую палату, и купеческую «залу», и скромную квартирку чиновника, и убогую «комнату без мебели от жильцов» бедняка мастерового.
Не одинаково богато будут они разукрашены, но одинаково будут радовать эти елки ребятишек, детей богача и бедняка.
Барышники, перекупившие елки у крестьян, похаживают вокруг товара, весело похлопывают рукавицами. Ведь они теперь дерут за них втрое. Еще бы! Не говоря уже про людей состоятельных, теперь всякий бедняк тянется из последнего, чтобы купить елочку на утеху своим ребятишкам. [... ]
Уныло плетется господин в форменной фуражке, нагруженный свертками, за почтенной, но накрашенной особой, в шляпке с цветами.
– Но позвольте, Олимпиада Васильевна-с! Позвольте вас спросить, за каким рожном, вам понадобилась елка? – вопрошает господин.
– Что-с? – сердито обертывается дама, очевидно супруга. – То есть как это за рожном?
– Так-с! Шлялись-шлялись, покупали-покупали всякую дрянь – теперь еще елку зачем-то покупаем!
– Вы глупы! Понимаете?.. У Винтиковых будет елка, у Точечкиных елка, у Крошечкиных две, а у нас не будет?
– Так ведь у них, душенька, дети!
– Ах, идиот! А Ганя, Таня, Маня и Ваня, по-вашему, не дети ваши?
– Ха-ха-ха! Хороши дети! Младшему болвану 20 лет!
– Потрудитесь замолчать и делать, что вам приказывают! Поняли? – строго спросила супруга. – Ну-с, марш за мной».
В другом издании того времени, приложении к «Московскому листку», А. М. Пазухин устами героя рассказа «Во что обходится елка» поведал об истинной стоимости устройства праздника с участием лесной гостьи:
«Елочка этакая кудрявая, свежая, и, вероятно, добрый мужичок украл ее в каком-нибудь чужом лесу, вероятно огорчив хозяина леса... Но не в этом дело... Так вот-с, за елочку я отдал всего только рубль, заплатил какому-то оборванцу за доставку оной елочки двадцать копеек и очень обрадовал и супругу свою, и деточек, когда явился домой с оборванцем, притащил елочку... Жена меня смачно и вкусно поцеловала, старшая дочка погладила по лысине и назвала „папульчиком“, а младшие деточки почтительно облобызали щедрую десницу мою... »
Далее главе семейства по просьбе супруги пришлось выдать 50 рублей «на украшение елки, на подарки детям нашим и детям наших милых, добрых знакомых». После того как елка была украшена подобающим образом и под ней были уложены сюрпризы для детишек, жена напомнила ему, «что, кроме деточек... будут и взрослые, для которых, собственно, и делается елка». Пришлось доброму «папульчику» расстаться еще и с новенькой сторублевкой.
В другом «рождественском» рассказе Пазухин продолжил разработку темы стоимости детского праздника:
«А то вот елка... Тут искренне веселится детвора, которая не знает забот и печалей, ибо во время каникул „воспитатели Флаксманны“ детей мучениям не подвергают и своими педагогическими приемами не печалят. Дети действительно веселятся на Святках, – их праздник. Кругом сидят взрослые.
– Очень миленькая у вас елка, Степанида Дмитриевна! – говорит одна из дам хозяйке.
– Очень миленькая!.. – вздыхает. – Да, Вера Васильевна, очень миленькая, но если б вы знали, как мы запутались перед Святками!.. Вы – моя старая знакомая, даже друг детства, и я не стану скрывать перед вами своего положения... Страшно запутались!.. А все эти противные Тарантуловы!.. Сделали под Рождество елку в двести рублей, ну, и не хотелось отстать, чтобы не дать им повода пересмеивать... все позаложили, везде взаймы взяли, просто беда!..
