Повседневная жизнь московских государей в XVII веке - [8]

Если у Михаила Федоровича уходило много сил на доказательство легитимности своей власти на международном уровне, то второй Романов на российском престоле уже мог спокойно осмысливать свой царский статус в метафизическом плане, что занимало его чрезвычайно.

Современники Алексея Михайловича, оставившие описания его внешности, характера, образа правления, общения с людьми, в один голос утверждали, что он олицетворял собой русский идеал настоящего, доброго батюшки-царя. Практически все писавшие о нем отмечали доброту его синих глаз, благообразность всегда спокойного лица, внушавшего собеседникам и очевидцам уверенность в том, что перед ними не злой, не спесивый, не гордящийся и самовластный человек, а истинный отец отечества, готовый прийти на помощь, понять, простить…

В отличие от Михаила Федоровича его сын за время правления сильно «вырос». В первое десятилетие царствования молодой государь определенно был не уверен в себе, искал опору в своем «дядьке»-воспитателе Борисе Ивановиче Морозове, в родственниках царицы, в своем духовнике Стефане Вонифатьеве, возглавлявшем «ревнителей древлего благочестия», в патриархе Никоне. Его даже как будто удивляло, что во дворце его принимают с почтением. Так, в письме Никону в 1652 году он оговаривается: «А слово мое ныне во дворце добре страшно, и делается без замотчанья (промедления. — Л. Ч.)!» В зрелости же он предстает уверенным в себе монархом, умело и самостоятельно решающим самые сложные вопросы, не побоявшимся пойти против патриарха Никона и лишить его сана.

Границей между этими периодами стала русско-польская война 1654–1667 годов, в которой царь принимал личное участие, трижды отправляясь в военные походы. И хотя он не был таким увлеченным полководцем, как впоследствии его сын Петр, но военное дело, в особенности артиллерийское и строевое, знал, разбирался в самых разных военно-технических вопросах, читал много военной литературы. Видимо, освоившись с царским статусом, окрепнув в борьбе с внешними и внутренними врагами, Алексей Михайлович стремился преодолеть свою «тихость», крепко взять бразды правления в свои руки. Он требовал беспрекословного подчинения и беспредельного уважения уже не только к своему царскому чину, но и к своей личности.

В первые десять лет на престоле он еще был склонен разделять эти две свои ипостаси, что видно, например, в его откровении патриарху Никону: «А про нас изволишь ведать, и мы, по милости Божии и по вашему святительскому благословению, как есть истинный царь християнский наричюся, а по своим злым мерзким делам недостоин и во псы, не токмо в цари!» В 1655 году он иронизировал над почестями, которые ему воздавали шведы: «…посланник приходил от шведского Карла короля, думный человек, а имя ему Уддеудла. Таков смышлен: и купить его, то дорого дать что полтина, хотя думный человек; мы, великий государь, в десять лет впервые видим такого глупца посланника!.. Тако нам, великому государю, то честь, что прислал обвестить посланника, а и думного человека. Хотя и глуп, да что же делать? така нам честь!» Но во второй половине своего царствования подобных шуток над царским статусом и личностью государя Алексей Михайлович уже не допускал!

Неудивительно поэтому, что лидер старообрядцев протопоп Аввакум неоднократно сравнивал царя с Навуходоносором, обожествившим себя в «златом теле» и заставлявшим подданных поклоняться ему, что было хорошо известно всем русским по знаменитому «Пещному действу», регулярно проводившемуся в храмах обряду, показывавшему трех иноков, отказавшихся поклоняться «телу златому» и не сгоревших в печи. Аввакум также разоблачал «мысли» Алексея Михайловича — тот якобы думал, как Навуходоносор: «Бог есмь аз! Кто мне равен? Разве Небесной! Он владеет на небеси, а я на земли, равен ему!» Вероятно, подобные мысли и впрямь не были чужды Тишайшему, хотя он всячески подчеркивал, что для него христианское смирение является более привлекательным, чем возношение, схожее с гордыней, являющейся, как известно, смертным грехом. Возможно, порой царь мысленно одергивал себя — так же, как он одергивал других: «Почто вознесся?…и то помышление высокое и Богу гневное и мерзкое…»

За свое длительное пребывание у власти Алексей Михайлович прошел эволюцию от «тишайшества» к «грозности». Кажется, он сознательно начал изучать политику своего «прадеда» Ивана IV, обращение к авторитету которого было осознанным и исторически оправданным. Как доносил один из иностранных агентов, «царь так увлекается чтением сочинений по истории Грозного и его войн, что наверное захочет идти по его стопам». Алексей Михайлович часто служил панихиды по Ивану Грозному, защищал его имя на соборе, осудившем патриарха Никона. Царь собирал документальные данные об эпохе своего кумира и хранил их в Тайном приказе, причем других исторических документов там почти не было. Вот заголовки некоторых из этих материалов: «…как великий государь царь и великий князь Иван Васильевич с сыном своим Иоанном Иоанновичем изо Пскова изволили идти войною и полки отпустить под немецкие городы… и те городы имали и ково в тех городех воевод оставляли»; «Список с грамоты от цареградского патриарха с собором к царю Иоанну Васильевичу, что зватися ему царем». В приказе сохранился «Столпик, в коем писаны государские титла, как писали к полским королем блаженные памяти государь царь и великий князь Иван Васильевич и сын ево царь Федор Иоаннович, и государь царь и великий князь Алексей Михайлович». В 1657 году Алексей Михайлович учредил Записной приказ с целью «записывать степени и грани царственные». Понятно, что новый царский род должен был подчеркивать свою родственную связь с государями из дома Рюриковичей; но несомненен также персональный интерес Алексея Михайловича к личности Ивана Грозного, его военным делам и политике. Наконец, какой учитель в деле становления абсолютизма мог быть лучше, чем Иван IV?