Повседневная жизнь Лиувилля аль-Джаззара - [2]

   Иногда Лиувиллю аль-Джаззару надоедало помнить о необычности его внешности для этих широт. Когда он опустил веки с тем, чтобы мимика лица соответствовала полупоклону, в лице его проявилось десять поколений астрологов Басры и Магриба. Когда он поднял глаза, стало еще хуже.

   - Предупреждаю, вас будут рвать на части, приглашать во все дома, но прошу вас: смотрите, вот я снимаю с мизинца этот перстень с бриллиантом, конечно, он будет спадать у вас с пальца, и все же носите его; если камень потускнеет при очередном приглашении, значит, я против того, чтобы вы шли туда и вижу в этом опасность. Для себя, разумеется.

   - Вы оригинальны.

   - В моем возрасте я не могу себе позволить заурядность: вы же на меня не взглянете.

   С этой минуты бурный роман между приезжей и эксцентричным ученым, роман, о котором очень говорили в обществе, был предрешен.

   - Думаю, мой экипаж там давно уже превратился в тыкву, - сказала Доминик, увлекаемая Лиувиллем прочь от моста Сент-Женевьев.

   ...Доминик забавляла полная покорность Лиувилля. С ее точки зрения, он все свое время проводил у ее ног. В действительности все эти дни Лиувилль занимался целесообразностью применения мнимых чисел при анализе задач с рациональными величинами.

   - Мой дорогой Габриэль, если что и может подтвердить вашу любовь, это что-то... более долговечное. Цветы прекрасны, но к ним не хватает... бриллиантового колье. Да, почему бы и нет? Хочу колье из тех же цветов, повторенных в бриллиантах. И к нему, к нему, к нему... диадему. Точно такую же.

   Слова эти не принадлежали Доминик. По крайней мере изначально. Эти слова говорил с утра Лиувилль аль-Джаззар, допивая кофе, в качестве рекомендации для Греви. Он уже купил с вечера подвернувшееся колье с диадемой вместе, цветы же, о которых шла речь, еще не были куплены, однако продавались на углу и были видны Лиувиллю в окно. Подобрать цветы к колье было проще, чем наоборот, тогда как при перестановке мест слагаемых впечатление достигалось более сильное, а сумма не менялась; это была алгебра, аль-джебр, - перенесение отрицательного члена в другую часть уравнения с противоположным знаком.

   - Я занят сегодня до вечера. Объясните этой прекраснейшей из роз в саду Аллаха, что я поехал заказывать ее изображение, чтобы... чтобы молиться на него.

   - Гм, - деликатно говорил Греви.

   - Хорошо, на ваше усмотрение, - говорил Лиувилль.

   Отдав распоряжения, Лиувилль садился писать письма коллегам, а Греви спускался на испещренную пребольшими солнечными зайцами улицу Белльрю к Доминик. Поскольку Доминик подкупила Греви, - или ей так казалось, - она узнавала от него по утрам, до какой степени рассудок Лиувилля помутился от страсти и каких жертв можно от него требовать. Нужно отдать должное Греви: когда Лиувилль диктовал ему искомые слова, он хотя бы не повторял их, шевеля губами, как это делала Доминик. Простодушия за этим повторением слово в слово было, впрочем, не больше, чем у росомахи, продвигающейся за путником след в след в размышлении, как на него напрыгнуть - просто сзади или сзади и сверху. Доминик некоторым образом отдыхала после Англии, где всякую кашу приходилось заваривать и помешивать самостоятельно; прежнему своему помощнику из всей мыслительной работы она доверяла только взнуздать лошадь. Теперь она грелась в лучах исполнительности и цинизма Греви. С почтительно-заговорщическим видом он медленно говорил:

   - Мой... дорогой... Габриэль... Если что и может... подтвердить... вашу любовь...

   - Он точно на это клюнет? - хохотала Доминик, выучив наконец свою роль наизусть.

   - Я знаю, что говорю. Он взывает к вам во сне.

   - О!.. И диадему? Где же он ее достанет?

   - Сделает на заказ.

   - И во сколько же ему это встанет?

   - А хоть бы и в три тысячи ливров.

   Доминик устраивало состояние Лиувилля - в смысле, его замок, поместья и деньги. Собственно, его душевное состояние было ей безразлично.

   Лиувилль аль-Джаззар приезжал к ней поздно вечером, и Доминик тщательно воспроизводила затверженный с утра сценарий, не сомневаясь, что ставит Лиувилля своими капризами в тупик. Лиувилль, абсолютно готовый к новому повороту своего романа, так как сам строго обозначил его рамки, делал вид, что ставит на уши весь Париж, только бы угодить ей. Все занимало от силы три часа, и Доминик еще долго с улыбкой прикидывала, сколько же он должен был заплатить ювелирам, чтобы поднять их по тревоге среди ночи. Через три часа он подносил ей бриллианты.

   Доминик была приглашена во все дома, всех восхищала ее затейливость, находчивость и беспринципность, ее способность выступать в мужском амплуа и постоянная близость к провалу. Рассказ о великолепных мужчинах, которых буквально сожгла ее страсть, так что от них осталась лишь горстка золотых в ее кармане, делался коронным блюдом любого обеда, и если ее спрашивали, не нашлось ли для нее на родине какой-нибудь невозделанной нивы, она легко намекала на связь с Лиувиллем.

   ...Лиувилль аль-Джаззар был слишком занят, чтобы вести флирт по всем правилам флирта. Это был головокружительный роман, ради которого он не поступился ни минутой светового дня, когда у него продуктивно работала голова и он мог набрасывать формулы. Однажды Доминик взбрыкнула и отказала ему от дома на несколько дней, придумав какую-то ничтожную провинность, уверенная, что это подогреет его страсть, - это устроил, разумеется, сам Лиувилль, когда понял, что всю неделю ему предстоит ежедневная работа в архивах с бумагами Франсуа Виета, автора "Введения в аналитическое искусство".