Повседневная жизнь Калифорнии во времена «Золотой Лихорадки» - [49]

Деловые встречи обычно проходили в шикарных барах, которые росли как грибы на Коммершл-стрит, «Не останавливались ни перед какими расходами, чтобы привлечь клиента, — пишет Фрэнк Мэрриет. — Владельцы баров — настоящие "артисты" в своей профессии. Мягкие софы и кресла-качалки, обитые бархатом, ждут праздношатающихся. Но народ предпочитает те бары, в которых за стойкой стоит женщина»⁽²⁾. Самым пьющим всегда оказывался американец. Г-н Сент-Аман признавал, однако, что хотя «его склонность к пьянству несколько чрезмерна, это ему не мешает. После длившейся целый день попойки он окунается в воду и погружается в работу с новой энергией»⁽³⁾. И Мэрриет также пишет, что даже если жители Сан-Франциско и пили много, они никогда не напивались допьяна.

В притонах портового квартала, этих логовах порока, преступления, болезней и нищеты, пили такой низкопробный алкоголь, что многих он доводил до кладбища. Соул рисует нам картину кромешного ада, в который попадают калифорнийцы, отвернувшиеся от добродетели: «Пьяные мужчины и женщины, одутловатые, в грязной одежде, заполняют притоны каждый вечер, проводя долгие часы в отвратительных пьяных оргиях. Американцы и европейцы, мексиканцы и южноамериканцы, китайцы и негры вместе губят свое здоровье, давая работу полиции и суду. Пьют скверный алкоголь, по шиллингу или по два за стакан, и эта пестрая компания поет, пляшет, затевает ссоры, дерется, играет и под звуки рваного барабана, потрескавшейся скрипки и расстроенного органа предается всевозможным вульгарным развлечениям, похотливым и непристойным»⁽⁴⁾.

Такими были злачные места. Но было и множество других, вплоть до изысканного заведения, открытого в марте 1852 года Бэрри и Паттеном на Монтгомери-стрит, которое не перестает расхваливать Фрэнк Соул. Салуны были превосходно меблированы, игра в них была запрещена, и ни один похотливый художник не расписывал их стены. Первый этаж, «где находились бар и стойка с сигарами, [был украшен] целомудренными картинами, акварелями и в масле, и неплохими гравюрами в богатых золоченых рамах». Роскошные лампы и канделябры освещали комнату. За баром, «изобилующим хрусталем и серебром», сияли большие зеркала. Подавались только самые лучшие выдержанные вина, а бармен слыл мастером приготовления коктейлей. Ежедневно избранной клиентуре предлагался бесплатный завтрак. На втором этаже находился превосходный бильярдный зал. Не удивительно, что это заведение стало местом встреч самых высокопоставленных джентльменов Сан-Франциско. Но эти роскошь и изысканность стоили дорого. Соул говорит, что его владельцы сверх 60 долларов в день за аренду помещения ежедневно тратили на текущие расходы еще 100 долларов. Только лед стоил от 50 центов до 1 доллара за фунт, «а потреблялось его огромное количество»⁽⁵⁾.

Весы и револьвер

Спекуляция на человеческих пороках и страстях всегда обогащает. В игорных домах их ловкие владельцы старались одновременно удовлетворить вкусы и игроков, и любителей выпить: в каждом таком заведении имелся бар. Восемь самых крупных и самых красивых игорных домов — «Эксчейндж», «Эмпайр», «Юнион», «Паркер», «Эльдорадо», «Веранда», «Сосьеда» и «Белла Юнион» располагались на западной и северной сторонах Плазы. «Роскошь там была совершенно безудержная, — пишет Лаперуз, — посетителей искушали всевозможные соблазны»⁽⁶⁾.

Каждый вечер здесь собиралась разношерстная толпа, чтобы выпить, поболтать, покурить и поиграть. Мексиканцы дневали и ночевали в этих заведениях. В «Эльдорадо» Лаперуз остановился на минуту около окруженного двумя рядами зрителей стола, за которым шла игра в монте, с интересом наблюдая за одним из игроков-мексиканцев: «Он пристроил у себя на коленях огромную открытую дорожную сумку, полную дублонов, и без конца черпал их оттуда горстями потому, что банкомету необычайно везло»⁽⁷⁾.

В каждом зале было около двадцати столов. Между многочисленными зеркалами и канделябрами на стенах висели «прекрасные французские картины, единственным сюжетом которых были обнаженные женщины»⁽⁸⁾. За столами играли в монте, фараона, ландскнехта и в рулетку. «Задача банкомета в монте очень трудна, — отмечал Фрэнк Мэрриет, — и несмотря на окружавшую его толпу и не прекращающуюся музыку его голова непрерывно занята сложными расчетами, а глаза бдительно (а на вид небрежно) следят за лицами сидящих за столом и якобы неотрывно разглядывающих свои карты; он должен под взглядами внимательных наблюдателей применять все свои хитроумные приемы и стараться, чтобы его не поймали за этим, так как это могло бы стоить ему жизни»⁽⁹⁾.

Действительно, всегда казалось, что крупье и банкометы плутовали, как утверждает Альбер Бенар. «Игра не была честной, — говорит он, — почти все мечущие банк во время игры в монте, фараона и рулетку, самые ловкие игроки и самые опытные шулеры, которых только можно себе представить»⁽¹⁰⁾. Поэтому крупье всегда держал перед собой в выдвижном ящике не только весы для взвешивания золота, но и револьвер, чтобы охлаждать горячие головы. «Каждый, или почти каждый вечер, — сообщает Мэрриет, — ему приходится браться за револьвер, чтобы защититься»