Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны - [17]

Единство

Потому-то и возникает соблазн говорить о видимом национальном единстве Архипелага с середины II тысячелетия до Рождества Христова, когда волны захватчиков, судя по всему, поутихли и расцвел дом Эллина. Но, пожалуй, это означало бы состарить на тысячу лет чувство, мощно заявившее о себе лишь в классической Греции. Для поэтов, создателей эпоса, принадлежность к греческой нации, или, выражаясь более сдержанно, ионийский патриотизм, определяется на берегах Азии или во Фракии целым рядом противопоставлений тем, кого ахейцы называют варварами и чужаками. Оставаясь среди последних в меньшинстве, несмотря на 700–800 лет колонизации и торговых связей, греки обладали сознанием своего изначального единства. Даже изъясняясь по меньшей мере на четырех разных диалектах, они гордились общностью языка и особенно обычаев — религиозных и нравственных, а также военных и экономических. Они могли воспринять чужую манеру есть и одеваться, могли вступать в браки с представителями народов, у которых нашли приют, и даже поклоняться их богам или включать чужие божества в собственный пантеон, но определенные черты — такие, как разделение на племена, фратрии и семьи с патриархальным и моногамным укладом, культ олимпийских богов и единых предков — в негативном и позитивном плане определяют их как эллинов. А в интересующую нас эпоху на собственно греческой земле, как и на равнинах Троады, всего лишь некоторые военные вожди в испытаниях и только в них начинают ощущать свою принадлежность к единой нации, единому этносу.

Языки

Мы уже видели, насколько смешались и переплелись здесь разные этнические типы, но дело не только в происхождении и составе крови. В конце XIV века до н. э. на Крите насчитывалось как минимум пять народов, и, несомненно, говорили они на разных языках. Одни из них были унаследованы от местных жителей, другие завезены на острова из Анатолии (например, карийский и лувийский), третьи принадлежат к индоевропейским: это иллирийский, македонский, фракийский и тот, что, быть может, ошибочно именуют протогреческим или общегреческим, ибо наиболее архаичные элементы греческого, которые нам удается определить благодаря топонимике, микенским надписям и литературе, позволяют сделать вывод об использовании нескольких диалектов в эпоху Троянской войны. Стоит сравнить протодорийское pheromes «мы несем», phermonti «они несут», pheretai «он несом» с соответствующими формами протоэолийского — pheromen, pheronti, pheretai, протоионийского — phereomen, pheronsi, pheretai и протоаркадского — phereomen, pheronsi, pheretoi! К сожалению, бывает и так, что в разных диалектах одно и то же слово уже не имеет ни одинакового смысла, ни той же эмоциональной окраски. Нет сомнения, что Гомер уже не понимал многих поэтических оборотов и терминов, унаследованных от прежней, далекой эпохи. Идиомы и образы внятны лишь народу, который создал их и ввел в употребление.

Конечно, существовал и административный язык, общий для дворцовых чиновников, составленный из технических терминов и канцелярских формул, близкий к разговорному языку северо-восточной Греции, эолийскому и македонскому. Но что позаимствовали из него покоренные народы? Склоняясь перед дубиной и от налогового гнета, они, самое большее, чувствовали, что господа отлично понимают друг друга.

Классы

Здесь тоже царит разнообразие, особенно среди недавних эмигрантов, ведь бухгалтерия и инвентарные списки микенских лавок поведали нам не только о конфликтах внутри наиболее крупных династий, между имущими и всеми прочими, хозяевами и арендаторами, должностными лицами и теми, кто не имел никакой должности, но и подтвердили все, что говорит сравнительный анализ о социальной структуре наиболее древних индоевропейских завоевателей. Аналогичные представления о мире людей и богов засвидетельствованы в мифологии и эпосе от Ирландии до Индии. Будь на земле и на небе все одинаково, идеальное общество делилось бы на три основные касты или класса с присущими каждому определенными функциями. Такова, по крайней мере, трехчленная модель общества у индо-иранцев и скифов: мудрецы, воины и земледельцы. Именно она породила трехкастовую систему Индии, судя по всему, сохранившуюся до наших дней. Та же схема верна и для Франции до 1789 года: духовенство, аристократия и третье сословие. Однако приходится признать, что термины «мудрецы, воины и земледельцы» слишком расплывчаты и допускают существование множества нюансов. Например, изучая жизнь двух-трех хозяев микенских дворцов, мы заметим, что обязанности царя распределяются по нескольким направлениям: религиозные, юридические, административные и т. д. Эллинские мифы четко различают, с одной стороны, богов — как «инженеров» войны, с другой — героев, ее «мастеров». И всякому известно, что в полукочевом-полуоседлом мире существовало множество разных типов производителей и богатых семей.

Но в XIII веке любые схемы еще более осложнял, порождая бесконечные конфликты, тот факт, что индоевропейцам Архипелага волей-неволей приходилось объединяться с народами, имевшими более сложную и утонченную общественно-экономическую структуру, чем их собственная. У ионийцев и, судя по тому, что мы знаем о минойских законах и обычаях, на Крите и Кикладах важное — вероятно, второе по значимости место — отводилось ремесленникам: мастерам, изобретателям и колдунам одновременно. Древние афиняне, считавшие себя местными жителями (вернее, потомками пеласгов), как пишет Аристотель, «разделялись на четыре касты (жрецы, воины, ремесленники, земледельцы), по числу времен года. Каждая из них, в свою очередь, подразделялась еще на три ветки, чтобы в целом составить двенадцать, по числу месяцев в году, и эти группы назывались, соответственно, триттиями и фратриями». Так мистико-религиозные соображения накладывались на эллинскую иерархию, имевшую три функциональных класса (наследие трех сыновей Эллина — Дора, Ксута и Эола). Добавим к этому необходимость постоянного общения с народами Ближнего Востока, подрывающую условности, плюс всякого рода профессиональную специализацию — и станет ясно, насколько текучи и условны были подобные структуры.