Повседневная жизнь Европы в 1000 году - [32]

Мансы крестьян являли собой арендованные земли, то есть давались им для обработки на определенных условиях, в числе которых была обязанность обрабатывать манс сеньора под руководством интенданта, человека обычно сурового.

Были ли крестьяне «сервами»[100]? Не обязательно, особенно если домен располагался не в Бургундии, Нивернэ или Шампани. Мы все учили в школе, что сервы были «прикреплены к земле»: они не имели права покидать обрабатываемую ими землю или жениться на женщинах из других доменов. Они себе не принадлежали. Свободный крестьянин — «виллан» — теоретически не был связан такими ограничениями. На практике же разница была невелика. Местный сеньор понимал эту разницу — весь мир того времени был невероятно просвещенным в вопросах права, — однако он мог не обращать на нее внимания, если речь шла не о поимке и наказании «беглого» серва. Он одинаково презирал и эксплуатировал и сервов, и вилланов. Земля принадлежала ему. Крестьянин «держал» ее от его лица. Конечно, крестьянин не клялся в «верности и покорности», такое даже невозможно себе представить: он просто был обязан производить предусмотренные обычаем выплаты деньгами, а чаще натурой, не исключая также работ на mansus indominicatus. Но это еще не все: разве мелкий сеньор не король на своей земле? Он также требовал всего того, чего короли требовали в те времена от своих подданных: оброк, что означало денежную сумму, «барщину», которая означала обязанность производить определенные работы по ремонту дорог, строительству, перевозкам. Эти постепенно узурпировавшиеся королевские права обрушивались не только на арендаторов, но и на тех, кто испокон веку были полными собственниками своих наделов, маленьких доменов, принадлежавших свободным людям и называвшихся аллодами. Эти люди тоже, в свою очередь, зависели от местного сеньора и были обязаны пополнять его казну, работать на него. Оброк и барщина ничем не регламентировались. Так же как и сумма, которую следовало платить за пользование мельницей или хлебной печью, при этом было запрещено молоть муку и печь хлеб в других местах.

И как же эти сервы, вилланы и все промежуточные сословия, множество названий которых не имеет смысла здесь приводить, воспринимали мир? Их хижина, их поле, их скот, ближний лес; замок, куда следовало относить большую часть плодов своего тяжкого труда и откуда не следовало ждать ничего хорошего; деревенский базар; церковь — стоило бы спросить, что она для них значила? А вокруг — сплошные опасности. На небесах — дождь, когда нужно солнце, и солнце, когда нужен дождь. На горизонте — солдаты соседнего сеньора или войска короля, направляющиеся в поход: и те и другие имели обыкновение для начала разорять окрестные деревни. Можно было укрыться в замке, угнать туда скот, возможно, перетащить туда запас зерна. Но от еще неснятых хлебов и от хижин уже не оставалось ничего, кроме золы.    

Общий взгляд

Такова среда, которую могли воспринимать крестьяне в 1000 году (А крестьяне — это, по меньшей мере, девять десятых населения Запада.) Таково было течение их повседневной жизни. Картина кажется слишком мрачной? Во всяком случае, современники видели ее не в более радужном свете. Адальберон, епископ Лана, тезка архиепископа Реймского (удобства ради будем называть его Асцелин, что является сокращенной формой его имени), посвятил большой отрывок своей поэмы, сочиненной для короля Роберта, описанию общественного устройства. Помимо духовенства, которое, по мнению Асцелина, связывает людей с Богом, занимает особое место и не вмешивается в дела людей, он выделяет еще два класса: «нобили» (благородные) и «сервы», понимая под последним термином (а это показательно!) всех крестьян без различия деталей их юридического статуса, в которых он, несомненно, разбирался, и сводя их всех к наиболее бесправной группе населения. Вот что он пишет: «Эти несчастные существа не обладают ничем, кроме того, что добывают тяжким трудом. Кто мог бы с абаком в руке сосчитать все заботы, которые поглощают жизнь сервов, их долгие переходы, их тяжкие работы? Сервы обеспечивают всех серебром, одеждой, пищей; ни один свободный человек не мог бы существовать без них. ‹…› Хозяина, который притворяется, будто кормит серва, на деле кормит серв. И не видит серв конца своим слезам и стенаниям».

Асцелин еще умалчивает о несчастьях военного времени. Напротив, читая его, можно подумать (хотя, может быть, он иронизирует), что светские власти исполняют чисто благотворительную миссию: «Два человека занимают места первого ранга: один из них король, другой — император». Из этих слов видно, что уже тогда, в духе времени, король Франции был, как потом сказал Филипп Красивый, императором в собственном королевстве. Асцелин продолжает: «Их правление обеспечивает прочность государства. Но есть и другие, находящиеся в таком положении, что их ничто не сдерживает» — именно об этом я только что писал! — «разве только они воздерживаются от преступлений, обузданные королевским правосудием». Разве только!.. «Эти люди — воины, защитники церквей, они защищают народ, больших и малых, всех, и одновременно обеспечивают собственную безопасность».