Повседневная жизнь Древнего Рима через призму наслаждений - [68]

В нашу задачу не входит выяснение того, с помощью каких именно нечистых средств собрал свои сокровища Веррес. Хотя его коллекция и не отвечала общепринятым эстетическим критериям, она все же свидетельствует о том, что Веррес разбирался в искусстве и получал эстетическое наслаждение от собранных им предметов. Сам Цицерон признавал это. Веррес устроил в Сиракузах большую мастерскую, в которой собрал «всех художников-чеканщиков и мастеров, изготовляющих вазы». В течение последующих восьми месяцев там производились исключительно золотые вазы.

«Вот тогда-то украшения, сорванные с кадильниц, были так умело приделаны к золотым кубкам, так удачно прилажены к золотым чашам, что казалось, будто они были созданы именно для них, — писал Цицерон, — при этом сам претор, чьей бдительности, если верить его словам, Сицилия обязана своим спокойствием, проводил в этой мастерской большую часть дня, одетый в темную тунику и плащ»^[155].

Весьма неохотно Цицерон признает вкус Верреса. Но при этом он показывает нам, что и сам в отношении искусства не является таким уж невеждой, каким он, вероятно, хотел бы казаться. Поразительно, что на протяжении всего процесса Цицерон старается не подавать вида, что понимает толк в искусстве и ценит его. Он неоднократно кичится своим «громадным невежеством» в этой области^[156]. Произведение искусства, по его словам, является «вещью, которую мы презираем». Цицерон навязчиво обращает внимание на то, что сам он не известен среди коллекционеров (как мы еще увидим, это является ложью)^[157].

Нас это интересует прежде всего с точки зрения римского менталитета: в отношении искусства римлянин стремился проповедовать невежество:

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,

Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,

Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней

Вычислят иль назовут восходящие звезды, — не спорю:

Римлянин! Ты научись народами править державно —

В этом искусство твое! — налагать условия мира,

Милость покорным являть и смирять войною надменных!^[158]

Итак, политическая деятельность, экономика, право, красноречие всегда были куда важнее для римлян, нежели искусство. Цицерон заявлял даже, что Рим по собственной воле отказался от того, чтобы иметь столь же великих художников, как Греция. Римская традиция была враждебно настроена по отношению к искусству даже в тех случаях, когда эту традицию защищали такие просвещенные люди, как Катон, правнук сурового цензора, посещавший греческих философов.

Искусство оставалось частным делом. Публичный человек во времена Цицерона если и получал наслаждение от созерцания предметов искусства или собирал коллекцию, то в своей официальной ипостаси вынужден был исповедовать совершенно противоположное. Таков случай Цицерона: на процессе Верреса он демонстрировал невежество человека, не способного даже запомнить имена великих художников и просившего секретаря называть их. Однако на самом деле он знал эти имена очень хорошо. Да и как могло быть иначе? Живя в Риме, Цицерон с детства мог восхищаться шедеврами, привезенными в город после великих побед римского оружия; в 79 году до н. э. он съездил в Афины, где посетил Акрополь, затем побывал на Родосе, где встречался с выдающимися греческими мастерами и беседовал с ними об искусстве. Наконец, в 75 году до н. э. Цицерон стал квестором на Сицилии: здесь он мог восхищаться всеми теми сокровищами, которые Веррес спустя короткое время оттуда вывез. К этому надо добавить природное чувство, которое позволяло ему наслаждаться красотой произведений искусства и сознавать их ценность. Так, он старался украсить свои многочисленные виллы, особенно виллу в Тускулуме, не жалея для этого средств. Фрагменты его писем другу Аттику свидетельствуют о том, что он испытывал настоящее эстетическое наслаждение от оформления собственных домов. Прежде чем приобрести какую-либо статую, он думает о том, будет ли она соответствовать атмосфере той комнаты или того уголка сада, куда он ее намеревается поставить.

«Твои гермы^[159] из пентеликонского мрамора с бронзовыми головами, о которых ты сообщил мне, уже и сейчас сильно восхищают меня. Поэтому отправляй, пожалуйста, мне в возможно большем числе и возможно скорее и гермы, и статуи, и прочее. Что покажется тебе достойным и того места, и моего усердия, и твоего тонкого вкуса, особенно же то, что ты сочтешь подходящим для гимнасия и ксиста^[160].

Кроме того, поручаю тебе приобрести барельефы, которые я мог бы вставить в штукатурку стен малого атриума, и две каменные ограды с изображениями для колодцев».

«То, что ты пишешь мне о гермафрине^[161], очень радует меня. Именно это украшение подходит для моей академии, ибо Гермес служит общим украшением всех гимнасиев, а Минерва — отличительным украшением этого гимнасия. Пожалуйста, как ты и пишешь, украшай это место и другими предметами в возможно большем числе. Статуи, которые ты мне прислал ранее, я еще не видел. Они в формийской усадьбе, куда я теперь думал съездить. Я перевезу их все в тускульскую усадьбу. Если когда-нибудь начну богатеть, украшу Кайету»^[162].

Таким образом, Цицерон рассчитывал согласовать в Тускулуме свои художественные и литературные вкусы и желал, чтобы каждое место напоминало ему Афины и Грецию, родину философии и изящных искусств, где он провел столько счастливых часов. Опять же в связи с этим он пожелал воздвигнуть в садах Тускулума два гимнасия