Повседневная жизнь Древнего Рима через призму наслаждений - [30]

Еще более удивительна была страсть некоторых матрон из добропорядочных фамилий к гладиаторам, которые, как известно, часто являлись осужденными. Этой страсти отдаются не совсем юные девочки и бедные девушки, а женщины зрелые и часто из высшего общества, как Эппия, которую высмеивает Ювенал. Она происходит из хорошей семьи и «с детства росла средь великих богатств у отца и привыкла / Спать на пуху в своей золоченой, резной колыбели». Выйдя замуж за сенатора, Эппия, не колеблясь, «забыв о супруге, о доме… / Родиной пренебрегла, позабыла и детские слезы», чтобы уплыть на жалком суденышке за гладиатором Сергиолом. Та, что с трудом сопровождала своего мужа на роскошном корабле, теперь с легкостью готова мириться с невыносимым запахом нечистот. Стало быть, этот Сергиол столь хорош? Ничего подобного: «изранены руки, / А на лице у него уж немало следов безобразных: / Шлемом натертый желвак огромный по самому носу, / Вечно слезятся глаза, причиняя острые боли». Да, но он гладиатор «и, стало быть, схож с Гиацинтом!» История кажется утрированной, но при раскопках в Помпеях в казарме гладиаторов, расположенной в квартале, обычно редко посещаемом знатными гражданами, был обнаружен скелет усыпанной драгоценностями женщины. Эта женщина тайно посещала любовника. Многочисленные граффити, подобные тем, что обнаружены в Помпеях, также говорят об успехе гладиаторов у женщин. Например: «Ретиарий Калад — кумир помпеянок»! (Ретиарий — гладиатор, вооружение которого состояло из трезубца и сети.) И разве не поговаривали в Риме, что сын императора Марка Аврелия, будущий император Коммод, был на самом деле сыном гладиатора? Мало того, некоторые женщины сами вели себя как настоящие гладиаторы и терзали мечами учебную стойку:

Кто на мишени следов не видал от женских ударов?

Колет ее непрерывно ударами, щит подставляя,

Все выполняет приемы борьбы, — и кто же? — матрона!

Видишь, с каким она треском наносит удары,

Шлем тяжелый какой ее гнет, как тверды колени,

Видишь плотность коры у нее на коленных повязках^[70].

Впрочем, гладиаторы — не единственные жертвы этих дам, жаждущих сильных ощущений. Возничие и театральные актеры также имеют некоторый успех:

Где бы тебе показать под портиком женщин, достойных

Жертвы твоей? Разве можешь найти ты в театре такую,

Чтобы ты выбрал ее и мог полюбить безмятежно?

Видя Бафилла, как он изнеженно Леду танцует,

Тукция вовсе собой не владеет, а Апула с визгом,

Будто в объятиях, вдруг издает протяжные стоны^[71].

А вот еще одна подлинная история: император Август «высек в трех театрах и отправил в ссылку» актера Стефаниона, за то что тот держал «в услужении матрону, подстриженную под мальчика». По крайней мере, так рассказывает Светоний. И что сказать, если даже супруга императора Домициана публично показывалась с актером Парисом? Императору пришлось отвергнуть жену и осудить Париса на смерть.

Ради справедливости отметим, что женщины не были одиноки в увлечении актерами или возничими и что молодые люди и взрослые мужчины также влюблялись в них. Например, Нерон и Элагабал, не стесняясь, появлялись со своими дружками на публике. Прав был Сенека, сказав: «Люди повсюду ищут наслаждений, каждый порок бьет через край. Жажда роскоши скатывается к алчности; честность в забвении; что сулит приятную награду, того не стыдятся»^[72].

Сенека, а также Августин и Тертулиан надлежащим образом проанализировали развращенность, к которой ведет наслаждение, испытываемое во время игр. Это наслаждение прежде всего является страстью, порождающей ярость и насилие. «Там, где есть наслаждение, есть и страсть, это страсть, которая придает наслаждению остроту. Там, где есть страсть, существует соревнование, это соревнование придает остроту страсти»^[73] .Приходя в цирк, пишет Тертулиан, «публика уже вне себя, уже взволнована, уже одержима страстями, уже возбуждена заключенными пари». Именно в таком состоянии невменяемости проходят гонки, и именно об этой ярости, о которой говорит нам христианский автор, мы уже писали. Из этого анализа следует, что для христианской морали наслаждение, получаемое от игр, является опасным. Точно так же Августин называет безнравственным наслаждение, получаемое в театре: «В театре я радовался вместе с возлюбленными, когда они наслаждались в позоре, хотя все это было только вымыслом и театральной игрой. Когда же они теряли друг друга, я огорчался вместе с ними, как бы сострадая им, и в обоих случаях наслаждался». И Августин делает вывод о безнравственном смещении ценностей: зритель «тем больше волнуется в театре, чем меньше он сам застрахован от подобных переживаний… Он тем благосклоннее к автору этих вымыслов, чем больше печалится»^[74]. Именно подобные чувства и опасны для людей. «Никто не получает наслаждение без чувств, — пишет Тертулиан, — никто не испытывает чувств, не рискуя сам упасть. Именно эта опасность и возбуждает чувства. А если чувство слабеет? Наслаждение рассеивается».

Что сказать об этом анализе переживаемых наслаждений? Кроме того, что в нем уже присутствует моральное осуждение с точки зрения христианства, очевидно, что замечания христианских авторов основываются на некоторой психологической реальности. Тем не менее они свидетельствуют о чувствительности, отличной от чувствительности людей классической Античности. Конечно, трудно судить о цивилизации, покоящейся на совершенно иных ценностях, чем наша. Никакое сегодняшнее празднование несравнимо с этими великими римскими праздниками (коррида, собирающая все население испанского города на арене, является лишь бледным отблеском былого величия). Римлянам нравилось смотреть на убийства и получать от этого наслаждение. Несомненно, это можно считать недостатком римской цивилизации, но на этот счет мы уже приводили свои соображения.