Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - [51]

Первые два вида наказаний осуществлялись исключительно по суду, а остальные назначались в административном порядке. Примером применения к дипломату самого строгого наказания является дело Г. В. Чичерина, будущего наркома иностранных дел Советской России. После получения историко-филологического образования Чичерин в 1897 году поступил в Министерство иностранных дел и скоро был направлен служить секретарём в посольство в Берлине. Там он, как пишет историк-эмигрант А. Ростов, «попал в грязный скандал на сексуальной почве», в связи с чем был вынужден покинуть службу. Возвращаться в Россию Георгий Васильевич не захотел — было стыдно, и он остался за границей, где в 1905 году вступил в партию меньшевиков, а уже позже сблизился с В. И. Лениным.

Служебные проступки дипломатов не оставались без наказаний.

Наш знаменитый поэт Ф. И. Тютчев после возвращения из командировки в Турин осенью 1839 года был оставлен «до новаго назначения в ведомстве Министерства Иностранных дел», то есть выведен в резерв. «За долговременным неприбытием из отпуска, — читаем мы дальше в его формулярном списке, — предписано несчитать (так написал чиновник Департамента личного состава и хозяйственных дел) его более в должности Министерства иностранных дел, июня 30, 1841». Наш поэт замешкался где-то в отпуске, к месту службы вовремя не явился и немедленно был отправлен в отставку. Впрочем, в марте 1845 года с высочайшего разрешения Фёдор Иванович был восстановлен на дипломатической службе, а ещё через месяц ему вернули пожалованное прежде звание камергера высочайшего двора.

В марте 1904 года ДЛСиХД занялся расследованием проступка секретаря-драгомана консульства в Пирее коллежского секретаря Г. А. Протопопова. В центре внимания Министерства иностранных дел оказалась жалоба Протопопова на неправомерные действия жандармского офицера Северинского, совершённые им на борту парохода «Император Николай Второй» летом предыдущего года во время следования дипломата из Одессы к месту службы в Грецию. В результате расследования выяснилось, что прав был жандарм, а не дипломат: Протопопов якобы вёл себя неподобающим образом, сделав Северинскому замечания в присутствии его подчинённых, членов экипажа и пассажиров парохода. Товарищ министра князь Оболенский просил посланника Г. Н. Щербачёва поставить дипломату на вид.

Но когда посланник поговорил с Протопоповым, то выяснилось, что никакой жалобы на действия Северинского тот не подавал, и откуда она появилась в МИД, было не понятно. Что касается самого происшествия, то он рассказал следующее: во время своего путешествия из Одессы в Пирей жандармы несколько раз отбирали у него для просмотра паспорт, и когда в очередной раз потребовал документ лично Северинский, дипломат выразил естественное удивление — ведь он уже объяснял, что он — дипломат, следующий к месту службы в Грецию и т. п. Жандарму это не понравилось, и он в довольно грубой форме посоветовал Протопопову оставить своё недовольство при себе. Дипломат с этим не согласился и выразил на этот счёт своё мнение. Впрочем, объяснение, по его словам, проходило вполне мирно и закончилось без всяких эксцессов.

Кажется, Щербачёву удалось «отстоять» Протопопова, потому что к Пасхе драгоман как ни в чём не бывало за примерную службу получил наградные в сумме 800 рублей.

Генеральному консулу в Харбине статскому советнику В. Ф. Люба пришлось пройти через уголовное судопроизводство. Суть дела такова: в 1909 году штаб-ротмистр Заамурской пограничной стражи Чернивецкий, выполняя поручение генконсула, допустил растрату средств. Жандарма, по-видимому, простили, а скромного и честного служаку-генконсула отстранили от должности и отозвали домой. Казалось, что наказание уже было назначено, но этого показалось мало Министерству финансов. Оно затеяло против Люба судебное дело по статье «растрата казённых денег» и внесло свой иск в Правительствующий сенат. Сенат, слава богу, в иске отказал и в 1911 году определил решить дело обычным судебным порядком. Дело Люаб рассматривала прокуратура Иркутской судебной палаты, она однозначно высказалась в пользу прекращения дела и освобождения Люба от всяких преследований. Два года над статским советником висел дамоклов меч царского правосудия за поступок, в котором он был совершенно не виноват.

В 1912 году мы видим Люба уже «поощрённым» министерством должностью… консула в Урге (Улан-Батор), куда для ведения переговоров с местными князьями о признании отделившейся от Китая Монголии приехал в качестве чрезвычайного посланника И. Я. Коростовец. Иван Яковлевич характеризует Люба как милого человека и остроумного собеседника, но не без странностей. Вряд ли человек без странностей после всех несправедливостей согласился бы ехать в средневековые условия в Ургу с понижением в должности, а Люби поехал — ему нужно было содержать семью[42].

А. И. Кузнецов упоминает ещё об одном уголовном деле, заведённом в отношении дипломата Ладыженского, первого секретаря миссии в Бухаресте в 1888–1892 годах. В докладе императору министр Н. К. Гирс охарактеризовал его как «небывалый случай бесчестного обращения дипломата с вверенными ему по службе деньгами».