Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой - [175]

В ту эпоху печатное слово имело большую силу, а потому, прочитав эссе Нагибина, обиженный Ансимов пожаловался в ЦК КПСС, где для посланий труппы Большого театра, надо полагать, завели отдельный архив. Началась свара. Попытавшись заступиться за своего давнего кумира, Нагибин словно попал в банку с пауками, в которой и без него было тесно от желающих защитить певца: Кудрявцева — пятая, последняя жена Лемешева (каждый день ходила на Новодевичье, протирая тряпочкой памятник мужу), Масленникова — четвертая, предпоследняя жена (ее Нагибин неосмотрительно похвалил), престарелые лемешистки — все они уже давно определились со своими ролями в этой истории, а тут новый участник! И совершенно зря Юрий Маркович озлобился на дочь певца, которая отказалась его поддержать в возникшем противостоянии с Ансимовым, сославшись на родовую привычку вести себя тактично (а не токсично!), не влезая ни в какие склоки (а то убьет!).

Положение дочери простым не назовешь: мало того что Мария Лемешева была прямой наследницей народного артиста (народного и по сути, и по указу Президиума Верховного Совета), так еще она пела у другого народного артиста — своего отчима Бориса Покровского в его Камерном музыкальном театре. Еще в юности девушка испытала на себе все прелести высокого звания «дочери Лемешева». Ненормальные поклонницы отца донимали ее: «Гуляем мы как-то с подругой, а “лемешистки” сзади шеренгой — прямо на пятки наступают. Я делаю вид, что ничего не вижу, а подружку мою просто колотит от страха. Шепчет мне: “Что происходит?” Я спокойно отвечаю: “А ничего не происходит” — и делаю шаг назад, надавливая каблуком на чью-то ногу… И все — преследовательниц и след простыл. Бросились врассыпную по улице Горького. Они считали, что у меня плохой характер, раз я с ними не разговариваю. А зачем мне было разговаривать с сумасшедшими хулиганками? Например, собираюсь я в школу, выхожу из подъезда, а они в меня камни кидают».

А когда под рукой не было камней — в театр их было пронести непросто — лемешистки бросались деньгами: «Папины поклонницы буквально теряли разум! Когда в Большом пел кто-то из тех, кого они считали его конкурентом, эти женщины срывали спектакли, свистя и мяукая. А мою маму, оперную певицу Ирину Масленникову, они чуть не убили прямо на сцене, сбросив на нее с верхнего яруса два мешка медяков». Это случилось во время «Травиаты», после слов Альфреда-Лемешева «Ах, что я сделал…», когда он бросил деньги на стол. Масленникова вовремя увернулась — и медный дождь пролился мимо нее. А вот спектакль спасти не удалось — он оказался безнадежно сорван. На следующее утро театральная Москва только об этой выходке лемешевских «сырих» и говорила.

Происхождение слова «сыры» имеет разные версии. Нагибин, например, считал, что «однажды, когда Лемешев раньше обычного вышел из артистического подъезда, буквально во все стороны брызнули осаждавшие двери зазевавшиеся почитательницы. И, как всегда у Лемешева, врожденная доброта взяла верх над досадой. “Ну что вы, в самом деле, раскатились, как сыры!” — сказал он мягко, жалеючи. С тех пор повелось называть “сырами” лемешисток и лемешистов».

Другая версия гласит, что Лемешев показался после спектакля и, увидев промокшую под дождем толпу женщин, обратился к ним с сочувствием: «Ну что же вы, совсем отсырели!» А вот и еще один вариант, наш, московско-топографический: «сырихи» тусовались у магазина «Сыр» на углу улицы Горького и Георгиевского переулка (сыра теперь много, а вот магазин куда-то исчез). Это был весьма удобный наблюдательно-сборный пункт, расположенный по дороге от Большого театра до квартиры тенора В магазине «Сыр» поклонницы проводили рекогносцировку местности, сверяли часы и строили планы на каждый день: как и чем еще достать и взбесить своего кумира. Здесь была своего рода информационная биржа или штаб, куда стекались подробнейшие сведения о повседневной жизни Лемешева. Сведения эти помогали «сырихам» следить за каждым шагом и даже чихом певца, расставлять посты по городу, «передавать» своего любимца друг другу словно эстафетную палочку. А ведь интернета и мобильных телефонов тогда не было — только городские телефонные будки, к которым нередко извивались очереди и в 1930-е, и в 1950-е годы, ибо даже домашние телефоны стояли не у всех.

Ну и, наконец, четвертая версия — в том самом магазине Лемешев покупал любимый сыр — то ли костромской, то ли пошехонский (с синими циферками на корочке), приучив к этому сорту поклонниц. Помимо сыра, лемешистки-фетишистки старались стащить на память любую вещь певца, хоть кусок галоши (тогда они были в моде), хоть пуговицу. А какую радость приносили им откушенные конфеты: Лемешев, гуляя по Тверскому бульвару с женой, заворачивал их обратно в фантик и бросал за спину, где их сразу подбирали фанатки. Они обзаводились морскими биноклями и подзорными трубами, чтобы, забравшись на крышу противоположного дома, наблюдать за окнами его квартиры. Так однажды «сырихи» увидели ссору между Лемешевым и Масленниковой, за что и решили наказать последнюю двумя мешками меди. Могли и поколотить, ведь сил и ловкости им было не занимать — как-то безумная «сыриха» забралась по водосточной трубе в надежде увидеть певца, хорошо, что прохожие вовремя вызвали пожарную машину с лестницей.