Поворотный круг - [55]

«Mein Gott!» — еще раз сказал фашист, слез с мотоцикла и тихонько стал подкрадываться к уткам.

До сих пор дед Хобот много раз слышал, что у Гитлера и техника мощная, и генералы неглупые, и солдаты храбрые. И вот на́ тебе — такое плюгавенькое и невзрачное… Да если бы он появился на гулянье в хуторе, его бы девушки на смех подняли… У нас разве ж такие хлопцы? Как хотите, а дед Хобот такого не потерпит…

Он зашел в сарай, взял лопату, подошел к фашисту и ударил его по голове. Ударил, как видно, крепко: тот больше не поднялся.

На следующий день на хутор примчалось несколько грузовиков с солдатами и полицаями: хутор сожгли, его обитателей выгнали в соседнее село, а деда забрали. Теперь вот он лежит на трухлявой соломе и говорит ребятам:

— Я об этом знал еще тогда, когда брался за лопату. И нисколько не жалею. Вот только вас жаль… Считай, не жили на свете. Как же оно у вас вышло? Неужели случайно?

— Баловались, — ответил Анатолий, — пустили пару, а оно как дернет, как рванет… Разве удержишь?

Дед Хобот трет виски.

— Да куда там, разве я не знаю! Там сила! И прямо в круг? Видать, дорогая штука тот круг, если не простили…

— Ведь двенадцать паровозов замкнулось! — не сдержался Борис. — Двенадцать! Это вам не игрушки.

Дед покачал головой:

— Так, так. Такого они не простят даже вам, детям… Двенадцать паровозов! Подумать только…

— Да прибавьте сюда и те, — продолжал Борис, — прибавьте, сколько там стоит паровозов, ждет ремонта. Тоже не меньше. И долго теперь будут стоять…

Дед снова грустно покачал головой.

Ночью, когда ребята спали, он разбудил их.

— Сыночки, — сказал взволнованно, — вы меня простите, но так надо… Я знаю, что вы не верите в бога, я тоже, если говорить правду, не очень в него верю, но полагается мне попросить у людей прощенья. Так вы уж уважьте старика, очень вас прошу.

— Хорошо, — не стал возражать Анатолий. — Что вы хотите, дедушка?

— После моих слов скажите: «Пусть бог простит», больше ничего не надо.

Дед закрыл глаза, сложил руки на груди, помолчал, а потом сказал, обращаясь к ребятам:

— Может, я кого обидел или оскорбил ненароком, так вы простите, люди.

— Пусть бог простит, — отозвался Анатолий.

— Может, я кому-то дорогу перешел или по случаю праздника какое плохое слово сказал, вы уж простите, люди…

— Пусть бог простит, — снова произнес Анатолий.

— Может, у кого что-то одалживал, да забыл отдать, так вы простите, люди…

— Пусть бог простит.

— Может, я Одарку свою, царство ей небесное, когда выругал, так вы простите, люди…

— Пусть бог простит…

Дед помолчал, подумал, прислушиваясь к шагам в коридоре, потом снова за свое:

— Может, у того рыжего плюгаша есть мать или отец, а я его лопатой… Так вы уж и за это простите, люди…

Ответа не послышалось.

Дед раскрыл глаза, посмотрел на ребят, помолчал, подумал, что они, наверное, не услышали, снова сложил руки на груди и повторил то же самое. Ответа снова не было.

— Чего молчите? — удивился старик.

— А это уже никуда не годится, — сказал Анатолий. — За такое не надо просить.

— Не надо, — подтвердил Борис. — Разве можно?..

— Наверное, ваша правда, — согласился дед. — За это меня бог не покарает. Разве что черти заставят сковородку языком лизать…

Он снова лег, сложил руки на груди, закрыл глаза. По-видимому, ожидал стука в дверь. Но в эту ночь так никто и не постучал.

За ним пришли на следующую ночь, когда ребята еще спали.

Звякнули ключи у входа, резкий голос разбудил камеру:

— Хобот, с вещами!

Дед Хобот не спал. Он стоял с узелком в руках, готовый в далекий путь. Перекрестился, потом подошел к ребятам, которые уже вскочили на ноги, и молча их перекрестил.

— Зачем, дед? — удивился Борис. — Мы совсем не…

— Знаю, знаю, — прошептал дед, — но так надо перед смертью. Ну, я пошел…

В камере стало тихо. Слишком тихо и просторно…

У новости быстрые ноги. Молниеносно облетела всю железную дорогу от Харькова до Киева весть о том, что в Лубенском депо выведен из строя поворотный круг. Рабочие расспрашивали друг у друга, кто эти герои, совершившие такую ощутимую диверсию. А когда узнали, что это сделали подростки, ахали. Всех радовало происшедшее, но к приятной новости примешивалась тревога — все тревожились о судьбе юных мстителей.

Нестора Малия и Петра Миронченко эти новости застали в дороге. Они только что сдали груз в Полтаве, забрали порожняк и возвращались домой. На Октябрьской станции остановились, Миронченко побежал к стрелочнику закурить и вскоре вернулся:

— У нас дома небу жарко! — сказал он, забираясь в будку. — Ребята паровоз пустили в яму…

Нестор побледнел.

— Какие ребята?

— Да, говорят, подростки, дети… А вдруг…

Малий резко махнул руками.

— Молчи! — приказал.

Он отвернулся от своего помощника, посмотрел вдаль.

Над землей висело хмурое небо, сливалось с горизонтом, оно создавало сплошную пелену из серой ваты и мрака.

— Выходит, едем мы прямо к черту в зубы… Так, Петр? — минуту спустя спросил Малий, когда открытый семафор напомнил, что время отправляться.

Не дожидаясь ответа, он осмотрел приборы, потянул на себя реверс, открыл регулятор. Поезд вышел на просторы заснеженной степи. Быстро проносились телеграфные столбы, вырастали, словно из-под земли, низенькие строения и тут же исчезали, мелькали перед глазами широкие ряды колючей проволоки. Степь лежала притихшая, ровная, как стол.