Поворотный круг - [52]

— Ты хотел что-то сказать?

— Нет, мама… Спите! Я пошел!

И осторожно прикрыл дверь…

И все-таки запоздал. В депо уже полно рабочих и немцев-администраторов. Ребята встретили его молча. Кивнули головами и снова принялись обтирать и без того блестящие рычаги, диски. Чего они? Неужели случилось что-то непредвиденное?

Как только Курыш отошел (не мог, гад, успокоиться, пока не записал эти две минуты опоздания), сразу спросил их.

Первым ответил Борис:

— Плохо спалось, кости ныли… Наверное, на дождь…

Ребята рассмеялись. Так всегда говорил Борису дед, семидесятилетний Ефим.

— Сон видел, — сказал Иван. — Будто иду я в степи, а навстречу — или овца, или пес лохматый, или упырь… Рассмотрел — наш Колодка…

И снова ребята смеются, хохочут громко, словно они только что возвратились с гулянья на лугу и теперь рассказывают друг другу веселые приключения.

Паровоз нависает над ребятами богатырским чревом, маслянистым, блестящим, тяжелым и теплым. Стоит послушный и покорный, как натруженная крестьянская лошадь. Можешь лазить под ним, трогать руками какие угодно детали, можешь забраться в топку и там погреться, можешь похлопать его по сверкающим, как ртуть, ободьям больших колес. Это пока он на отдыхе, пока не дышит адским огнем. Но стоит бросить в его нутро уголь, поддать пару, — тогда берегись! Паровоз становится похожим на дикого лихого коня. Как распустит свою черную гриву, как загудит на всю степь, аж трава поляжет. Страсть какая сила заключена в его могучем теле!..

Сколько угодно может Анатолий думать о паровозе, автомобиле, корабле, самолете, думать и гордиться их создателями. Но думать мешает Курыш. Жилистая, юркая и пронырливая тварь… Бегает возле Клоца, лепечет каким-то диким языком:

— Я люблю Германию! Германия — колоссаль! Фон Паулюс — колоссаль! Сталинград — то есть Верден!..

Клоц смеется. Открыто смеется, вглядываясь в лицо предателя. Насмехается, сверкая огромными, как у совы, глазами с белыми ресницами.

— Ты, Курыш, русский Курыш, украинский Курыш или немецкий Курыш?..

Ага, Курыш… Вот о ком надо подумать… Этот даже домой обедать не ходит. Все идут, а он остается. Выслуживается, старается… В депо работает много железнодорожников — заставили оккупанты, да и голод, как говорится, выгонит на холод, надо и самому что-то есть, и семью прокормить. Только все они работают спустя рукава, а иногда, где только можно, и вредят оккупантам… Не такой Курыш. Он продался фашистам душой и телом.

Курыш не только следит за работой и заставляет советских людей гнуть спину на врага, он все вынюхивает, следит за каждым человеком в депо и обо всех доносит полиции. Один за другим исчезли из депо так называемые «горячие головы»… Заберутся, бывало, железнодорожники в теплую топку паровоза, сядут там, закурят или начнут играть в карты, разговаривают… А здесь, откуда ни возьмись, Курыш. Лазит под паровозами, все замечает, не дает покою. Однажды встретил его молодой слесарь Яков и тихо сказал: «Долазишься, собака…» Курыш даже глазом не моргнул, словно ничего не слышал. На следующий день Якова схватили полицаи, и больше его в депо не видели…

Кто-то положил Курышу на крыльцо записку. «Смотри, Курыш, а то сгоришь!» О, как он смотрел! Говорили, Курыш боялся ходить ночью. Старый забор повалил, поставил высокий, чтоб никто не мог и заглянуть во двор. К новым воротам и ставням приделал штанги из дюймового железа. По двору носилась злая овчарка. Стоило кому-нибудь пройти мимо двора, как овчарка уже летела к воротам, грызла доски… И все-таки кому-то удалось пробраться во двор, подсыпать чего-то корове, и она сдохла… Молодцы те, которые так сделали, но они поступили бы куда лучше, если бы отравили не корову, а самого хозяина. Тогда не было б ребятам хлопот с хитрым немецким прихвостнем.

Так вот — Курыш. Что он говорил, заглядывая в глаза Клоцу? Ага, о Паулюсе. Фон Паулюсе!..

Анатолий переждал, пока эти двое отойдут немного подальше, и шепнул своим дружкам:

— Курыш будет здесь… — Анатолий показал свой кулак. — Остальное — полдела.

Ребята догадались: Анатолий что-то придумал, избавятся они от Курыша.

Борис вылез из канавы, прошелся по просторному и гулкому цеху, приоткрыл тяжелую, выкрашенную в красный цвет дверь, посмотрел на поворотный круг. Он был наведен.

Обернулся к ребятам, прошептал:

— Наведен…

— Отведем, — сказал Анатолий.

Оставалось дождаться той минуты, когда стрелка часов, выставленных в окне конторки Клоца, остановится на одиннадцати и раздастся сигнал на обед. Одновременно это будет сигнал и для них…

Как медленно вертится земля! Еще никогда они не ждали так горячо и нетерпеливо обеденного перерыва, как сегодня! И когда наконец стрелка часов достигла задуманной пометки, Иван бросил замасленное тряпье и сказал:

— Обед! Кишки просто марш играют, так мне есть хочется…

Но они не торопились на обед. Долго вытирали, а потом мыли и снова вытирали руки, пока рабочие и администрация не разошлись.

Просторное помещение опустело, только Курыш носился туда-сюда. Гитлеровский дежурный в депо закрылся в своей будке, наслаждаясь «зуппе», принесенным в термосе. Потом он прислонится, как всегда, к теплой печке и задремлет… Остался Курыш. Он ходит по цеху, заглядывает в каждый уголок.