— Дурак ты, Пантелей, — стукнул казака по лбу тяжелой ладонью Куркин. — За товарища Ленина две дивизии славян, ну еще там сотня-другая мадьяр, чехов, поляков, а за красновых да мамонтовых вся Германия, вся мировая Антанта, шило ей в брюхо.
— Ну, вот так бы давно, — удовлетворенно произнес казак, потирая лоб. — Теперь ясно.
— Куркин — красота! — воскликнул Дундич и достал аккуратно сложенный газетный листок. — На, читай.
Куркин взял листок. Отнес его далеко от глаз, как делают дальнозоркие, но, подержав немного, признался:
— В грамоте я не дюже силен. А тут еще мелким бисером пропечатано. Кто тут повострее глазами? Ты, что ль? — протянул он листок подъесаулу.
— Это мы враз, Парамон Самсонович. Как читать, с выражением или без?
— Читай, как пропечатано. Без добавлений, — наказал Куркин под общий согласный гул.
Шишкин разгладил листок на ладони и начал звонко:
Всех стран земли товарищи и братья.
Прочь мирный сон — хватайтесь за мечи!
На помощь к нам: влекут нас на распятье
Проклятые вампиры богачи!
— Ишь ты! — воскликнул Куркин.
Вокруг одобрительно загудели. Подъесаул воспользовался паузой и попросил воды. Ему тотчас наполнили кружку. Он сделал два глотка и продолжал:
Прочь власть царей — холопов капитала!
Долой рейхстаг и дворню богача!
Пора настала сбить их с пьедестала
Ударом пролетарского меча!
— Складно как! — снова раздались голоса.
— Тише вы!
— Читай!
Рабочие Британии и Рима!
Французы, сербы, Польши сыны…
Дундич не вытерпел, стукнул себя кулаком в грудь и объявил:
— Я серб! Меня зовете вы! А ты сказал: зачем?
— Ты уж не серчай на него, товарищ Дундич, — попросил Куркин. — Пантелей казак добрый. Да вот язык у него что гадючье жало.
— Парамон, — повернулся казак к Куркину. — Не мешай. Нехай читает.
— Читай, паря.
Идут на нас холопы капитала,
Над миром власть несущие попам;
На помощь к нам! Во что бы то ни стало!
На помощь к нам! Скорей! На помощь к нам!
Пусть меди рев ваш сладкий сон нарушит:
Товарищи, кровавая рука,
Нас задушив, и вас потом задушит!
И будет ночь на долгие века.
Прочь власть палат, попов и государей,
Столетия державших мир во тьме.
К оружию, вселенский пролетарий!
К оружию, товарищ по тюрьме!
— Ну, брат! Как сочинил! — вроде даже хлюпнул Куркин. — Аж слезу выжимает.
В комнате задвигались, закашляли, задымили. Стихи понравились, и многие повторяли запомнившиеся слова и целые строчки.
— А теперь, станишники, расходитесь, — указал на дверь Куркин. — Нам тут с гонцом надо кое-что обсудить.
— Товарищ Ворошилов сказал, что кадеты хотят мост взорвать, — медленно заговорил Дундич, когда они остались вдвоем. — Они везут динамит, сам видел.
— Я тоже видел, — подтвердил Куркин. — Только ты скажи Ворошилову, что мы не допустим этого. Я, видишь, почему не лезу на рожон, — думаю перехитрить Ваську Каратаева. Если мне с дружиной зараз напасть на каратаевских саперов, мы их как цыплят опрокинем в Дон. Тогда Мамонтов и дивизии не пожалеет. А с дивизией мы не совладаем. Вот почему и заигрываю с Васькой. Толкую: ты меня не трогай, я тебя знать не знаю. Уразумел?
— Уразумел дюже гарно.
Узнав, что армия завтра подойдет к Дону, Куркин взлохматил волосы, растрепал бороду и несколько минут ходил из угла в угол. Потом остановился перед Дундичем и сказал, как отрубил:
— Передай Климу Ворошилову, что кадетов через мост не пустим!
— Но они могут взорвать.
— Не дозволим! Всей коммуной выйдем на защиту, — заверил Куркин. — Только вы там смотрите не мешкайте. Как выстрелы услышите, торопите коней.
В сопровождении Куркина и еще одного казака возвращались Дундич с Шишкиным к Дону. Парамон Самсонович рассказывал о том, как в Рогачиках возникла своя республика.
— Хутор стоит возле самой железной дороги, — неторопливо начал он, — по ней день и ночь идут эшелоны. То мобилизованные, то демобилизованные, то сироты, то инвалиды, то белые, то красные, а потом еще появились — слыхал? — «анчихристы-анархисты». И весь этот мир хочет есть-пить. Как печенеги набегали на хутор. Красные еще добром, со справками на реквизицию, а остальные, особливо анархисты, шило им в брюхо, мало того, что харч отбирали, еще и баб с девками позорили…
…И так продолжалось до той поры, пока не вернулся из госпиталя он, Парамон Самсонович Куркин. Подошел к левадам крайних дворов, да только рот от изумления разинул. Стоят дома без окон, словно без глаз, а другие крест-накрест досками забиты, будто пластырем перехвачены. Где сады когда-то зеленели, одни пни печалятся.
Вечером собрал у себя Куркин хуторян, и порешили они создать отряд, который будет бороться со всеми, кто непрошеным гостем или ясачным татарином в хутор пожалует.
Стало спокойнее.
Попробовали однажды молодчики Улагая поживиться хлебом подовым да самогоном пшеничным, но получили по зубам. Решили казаки полковника Григорьева реквизировать строевых коней. Куркин с друзьями продержали посыльных всю ночь в темном сыром погребе, а утром, обезоруженных и безлошадных, вывели в степь, надавали тумаков и проводили с посланием к Григорьеву. В том послании было сказано, что Рогачевская республика стоит форпостом братства и справедливости на вольном Дону и никакого насилия над собой не потерпит.
