Поворотный день - [12]

Жмуренко осуждающе покачал головой.

— Я тоже недавно верил сказкам. Но когда увидел, что верхушка красных растаскивает золотой запас, проигрывает его в карты, меняет на самогон, понял, что все слова о пролетарской революции красивые фразы, и не больше. И тогда я решил попытать своего счастья. Но для счастья нужны деньги. И мы взяли. Взяли столько, сколько необходимо для начала новой, вольной жизни.

— А не много вам… для начала? — вдруг спросил Дундич.

— Ого! Вот это уже мужской разговор! — поворот явно понравился бандиту.

— И где же золото? — допытывался Иван.

Жмуренко хитро прищурил мутные глаза и расслабленно погрозил пальцем.

— Хочешь на мякине провести? Не на такого нарвался! Мне самому палец в рот не клади. Давай по чести: ты получаешь свою долю и катись на все четыре стороны.

Дундичу надоела эта затянувшаяся бессмысленная дуэль. На дворе уже темнеет, в штабе армии бог весть что думают. Нужно кончать! Можно забрать бандитов, отвезти в штаб. Но вдруг здесь не вся банда, кто-то остался за монастырской стеной? Узнав об уходе отряда, оставшиеся приберут золото к рукам и скроются. Нет, нужно дознаться, где золото.

— Хорошо. Принимаю условие. Но где твоя гарантия?

В дальнем конце коридора раздались выстрелы и крики о помощи. Рука Жмуренко поползла к кобуре и тут же опустилась безвольно на колено: в упор на него смотрело дуло маузера.

— Такая твоя гарантия? — укоризненно произнес Иван. — А я поверил.

Вошел Негош и сообщил, что банда обезоружена.

— Ладно, — устало уронил большую голову на руки главарь. — Вижу, что проиграл. Раз вы взяли весь мой отряд, значит, вас больше. — Он поднял лоснящееся мясистое лицо, по которому текли слезы, и прерывисто заговорил: — Но я еще раз, при свидетелях, повторяю, что взял золото и драгоценности в фонд революции.

— Где фонд? — напирал Дундич.

— Пойдемте, покажу, — поднялся Жмуренко.

Главное, выйти из этих стен, решил он. Может быть, кто-то из отряда еще уцелел и, увидев своего вожака, поможет ему бежать? Может, красные, увлеченные подсчетом золотого запаса, ослабят бдительность и ему удастся незаметно ускользнуть за ворота?

Перед дверью на улицу он ускорил шаги. В его пьяной голове родился новый план: он захлопнет за собой дверь, задвинет засов, а красноармейцев во дворе запугает наганом. Нужно создать панику хоть на несколько секунд, чтобы успеть вскочить в седло.

Дундич, заметив, как прибавил шагу пленник, настороженно подтянулся. Не успели они с Негошем переглянуться, как главарь рванулся к двери, захлопнул ее, и тут же на улице прогремел выстрел.

Дундич ударил ногой дверь, она медленно открылась. Возле каменных ступенек лежал Жмуренко, неудобно подвернув ноги, а из ствола винтовки в руках Шишкина еще тянулась белесая струйка дыма.

— Глупый, глупый, — укоризненно сказал командир. — Живым надо было везти в штаб.

— Так он же хотел нас порешить, — растерянно оправдывался Борис. — Выскочил как ошпаренный с лотка — и за наган. Что ж ты, товарищ Дундич, ругаешь меня?

— Надо было не насмерть, — задумчиво проговорил Дундич. — Где теперь золото искать?

Шишкин самодовольно улыбнулся:

— Вот оно, золото, — и указал дарующим жестом на плотно набитые кожаные мешки, притороченные к седлам трех лошадей. — Не ней, казначей…

Хлеб революции

Когда Дундич вошел в кабинет командарма, тот кому-то приказывал по телефону:

— Пришли мне тридцать самых надежных. Дай им пулемет. Положил трубку на рычаг, поднялся навстречу гостю. — Ну, Ваня, хочу я тебе доверить самое главное задание. — Худощавое смуглое лицо Ивана Антоновича засняло. — Повезешь хлеб из Царицына.

Сияние мгновенно слетело с лица Дундича.

— Меня — в обоз? — не мог он скрыть разочарования.

— Не обоз. Целый маршрут. Понимаешь, голодают жутко в Москве, Питере, Иванове, Ярославле. А хлеб можем прислать только мы. Вчера послали эшелон, а на него напали бандиты, охрану перебили, хлеб разграбили. Теперь товарищ Ленин приказал утроить охрану. Чрезвычайный комиссар по продовольствию велел мне подобрать самых верных и отважных.

— Все понимаю, товарищ командующий, — насупился Дундич. — Но оставьте меня здесь.

Щеточка каштановых усов над губой Ворошилова вздыбилась. Вот он, партизанский характер Дундича. Предупреждал его командир полка Стрепухов: «Захочу — гору сворочу, не захочу — кочку не строну». Конечно, можно грохнуть кулаком по столу. Но хотелось, чтобы этот полюбившийся ему интернационалист осознал всю важность задачи.

— Значит, не понял, если так отвечаешь, — горько усмехнулся Климент Ефремович. — Золото из Одессы вез?

— То золото.

— А для нас сейчас хлеб дороже золота. Без него мы не только не построим социализма, но и не победим врага. Поверь мне, Ваня, страшнее — голода ничего нет. А в центре голодают тысячи людей. И Ленин голодает…

И больших глазах Дундича мелькнуло недоверие.

— Да, да, в буквальном смысле, — грустно сказал Ворошилов. — Сам видел. На завтрак ему принесли вот такой кусочек хлеба. — Он сузил пальцы до сантиметра. — Ну так повезешь хлеб Ленину?

— Повезу, — все еще не очень доверяя словам Ворошилова, согласился Дундич.

Чрезвычайный комиссар по продовольственным делам юга России приехал к эшелонам, как только Ворошилов позвонил ему. В мягких хромовых сапогах, галифе и кителе защитного цвета, в легкой парусиновой фуражке с ало-янтарным пятнышком звезды на околыше, он медленно, скорее устало, шел вдоль выстроившейся шеренги и цепко вглядывался в лица бойцов. Редко останавливался, глядя на Ворошилова. При этом черная дуга правой брови ломалась ближе к виску. Командарм, перехватив взгляд, старался угадать, кому он адресован, но, увидев знакомые лица, мягко кивал и делал шаг вперед. Так они дошли до отряда Дундича.