Поворот - [12]
— Это правда, Половинкин? — строго спросила Рената Петровна.
— Правда, — сказал я. — Наверно, правда. Раз она говорит.
— Хорошо, что ты признался, но плохо, что ты, едва придя в нашу школу, уже начинаешь мешать. Учти, наша школа… — и минут пять она говорила о том, какая это замечательная школа и как надо дорожить ее честью и каким надо быть, чтобы стать достойным этой чести, и что, она надеется, коллектив возьмет меня в работу.
— Я его возьму в работу, — оказал Апологий.
Все заржали, а Рената сказала, что ничего смешного: Феофилактов, хотя тоже новенький, но, кажется, серьезный человек.
— Я серьезный, — сказал Аполошка, — и я беру обязательство исправить Половинкина к концу первой четверти.
У меня аж скулы свело от злости. Я стоял как болван и даже влепить этому трясучке не мог. А все ухмылялись.
— Чики-пики! — прошипел я сквозь зубы.
Аполошка вначале сделал круглые глаза, а потом вдруг изо всей силы хлопнул меня по спине.
— Ты чего?! — заорал я.
— В чем дело? — спросила Рената.
— Он подавился, — сказал этот змей.
У Ренаты от удивления брови спрятались под прическу.
— Чем подавился? — спросила она.
— Яблоком, — сказал чики-пики.
Тут и Машка захохотала, а Рената Петровна еще минут пять читала мораль о том, как нехорошо есть яблоки на уроках.
«Ну, погоди, попугай лопоухий, — думал я, — ты у меня еще не так трястись будешь». И строил всякие планы, и, конечно, ничего не слышал, что было на уроке, и схватил еще одно замечание.
Как только прозвенел звонок и Рената Петровна вышла из класса, ребята окружили нас с Аполошкой — думали, наверно, что будет небольшая драчка. Но я сказал Апологию:
— А ты ничего парень, веселый. Давай пять.
Апологий полупал глазами, а потом захихикал от удовольствия. Поверил. Он похлопал меня по плечу и сказал важно:
— Положись на меня, Половинка. Со мной ты станешь человеком!
Ребята смотрели на меня с сожалением. Решили, наверно, что я дурачок какой-то. А Машка даже кулаком по парте стукнула со злости и закричала, что я какой-то не то Караваев, не то Каратаев. Какой там еще Караваев?! Надо будет спросить у кого-нибудь. А Аполошку я и сам пе-ре-вос-пи-таю. А Маша… Маша… ну, что ж Маша…
Немножко меня утешило, что Татьяна на перемене подошла ко мне и сказала, что я вел себя совершенно правильно.
— Игно-рируй, — сказала она.
— Что, что?
— Не обращай внимания, значит. Будь выше.
— Ага, — сказал я.
— С такими так и надо. Тогда они отлипнут.
Я хотел ей сказать, что еще сделаю из Аполошки человека, но ее зачем-то позвал наш великий староста — Герасим-Герман-Герка — Г. А., и она отошла. Интересно, почему это я, кажется, начинаю злиться на этого Г. А.? Он ведь ничего мне не сделал, наоборот, даже и внимания на меня не обращает, будто меня и в классе совсем нет. Мне, конечно, на его внимание начихать, но почему я все-таки злюсь, а?
Не успел я про это додумать, как Маша Басова выкинула второй номер. Ко мне вдруг подошли Зоенька и Юлька — есть у нас такие волнистые попугайчики-неразлучники — все время парой ходят и чирикают.
— Сеня, — прочирикали они хором, — мы тебе что-то хотим сказать.
— Валяйте, — сказал я.
— Ты нам нравишься, Сеня, — сказали они и опустили глазки.
— Вот еще… — сказал я.
— Правда, правда, — сказали они, — ты очень, — они хихикнули, — очень-очень-очень… мужественный и добрый.
— Очень приятно, — сказал я.
— Мы тебя приглашаем в кафе-мороженое, — сказали они.
— Спасибо, — сказал я вежливо, — но я занят.
— Ах-ах, — прочирикали они, — какая-какая-какая жалость! А мы так-так-так надеялись.
— Он стесняется, — услышал я за спиной чей-то ехидный голос. Обернулся, а там стоит М. Басова и ухмыляется во весь рот.
— Но почему же? — хором прочирикали попугайчики.
— У него, наверно, нет денег, а мороженое он очень любит. Прямо жить не может без мороженого. Уж я-то знаю.
Ах, вот в чем дело. Ну, ладно, М. Басова, посмотрим, что ты сейчас скажешь. И когда Зоенька и Юлька пропищали хором, что раз они меня приглашают, значит, они и угощают и что в наше время это необязательно, чтобы мальчик угощал, — я сказал совершенно спокойно:
— Я очень люблю мороженое. Прямо жить без него не могу. И я вас приглашаю сам в 19.00 в кафе-мороженое «Гном» на Литейном. Насчет денег не беспокойтесь — я угощаю. Маша, и ты, конечно, тоже приходи, — я поклонился, как рыцарь какой-нибудь, и даже ножкой шаркнул.
Девчонки раскрыли рты, а у М. Басовой глаза стали как щелочки и нос сморщился. Как будто сейчас чихнет.
— Будь здорова, — сказал я, и она, наверное, от неожиданности, действительно чихнула. Девчонки фыркнули, а я только зубы стиснул, чтобы не рассмеяться.
— Вы идите, — свирепо сказала Маша девчонкам. — А мне этому ррррыцарю пару слов сказать надо.
Зоенька и Юлька, хихикая, отошли, а Маша надвинулась на меня, как грозовая туча.
— Опять твои штучки?! — зашипела она.
— Какие штучки?
— Такие!
— Я по-хорошему.
— Ты со всеми по-хорошему!
— Не со всеми.
— И всех яблоками угощаешь. Тебя мороженым, а ты яблоками… чужими.
— Почему чужими?!
— Ты в «Мороженом» Татьяне мое яблоко отдал.
— Ты же его не взяла.
— Мало ли что!
— Знаешь, Басова, — сказал я, — ты, по-моему, все-таки… чокнутая.
