Повести - [53]

— А вы станьте сюда, попробуйте!

— И станем! С удовольствием!

— Это хлеб, а не осина, барышня, — говорит обидчиво Юркина тетя и, как бабочку, что может выпорхнуть, в шалашике ладоней несет пайку.

«Потом выкуплю. Вечером», — думаю я. И бегу к Неве.

Наши ребята уже на пристани. Загорают. Я раздеваюсь и ложусь рядом с Юркой на горячие доски. Под настилом шевелится и всплескивает вода. В щель видно, как по песчаному дну движется золотая паутинка отражений от волн. Волны убаюкивают, я засыпаю.

Просыпаюсь от громких голосов.

— Ага, старые знакомые! Оказывается, вот вы где пасетесь! Ну, приветик! — Лепеха залезает на причал и протягивает мне руку.

— Что не здороваешься? — Он садится со мной рядом. — Загораете, значит, да? Ну что, лихо тогда напугался?

— Нисколько.

— Ну да, нисколько! А это кто была, твоя мамахен? Хахалей водит?

— Ладно, ты!

— Что, обиделся? Чудак! Ну-ка, мелюзга, брысь! Дай человеку полежать. Портки убери от лица! — Он зевает, потягивается и лениво заваливается на спину. — А хо-ро-шо! Небо какое! Си-иненькое! — Закрывает глаза, откидывает в сторону руку. — Вложи папиросу!.. Ну, кто вложит! Сколько ждать можно?

Кизил достает подобранный где-то и закатанный в платок окурок.

— Мужик — молоток! Садись рядом, — велит ему Лепеха. — Курить будем.

Он раздевается и сидит тощий, белый, накрест обхватив себя и ощупывая ребра.

— А вон плот пригнало, — говорит Лепеха.

— Где? — Все вскакивают.

— Вон плывет! Давай его сюда!

Действительно, метрах в двадцати от причала проплывает несколько связанных веревкой бревен.

— Вода теплая? — спрашивает Лепеха.

— Теплая.

— Эй, подожди, не брызгайся!

Ребята ныряют и наперегонки плывут к бревнам. Я тоже ныряю. Лепеха приспускается с причала, и ногой пробует воду.

— А, тепленькая, стервячка!

Бревна вертятся, выскальзывают из рук. Мы карабкаемся, пытаясь оседлать их, виснем, отталкиваем друг друга. Возле бревен веселая суматоха.

— Гони их, гони к берегу!

— Держи!

— К берегу гони!

Бревна, будто большие рыбины, заныривают, сбрасывая нас, и рывками, гулко всплескивая, уходят вперед.

— Относит, — говорит кто-то. Я оглядываюсь: отнесло от берега довольно далеко.

— Тащи их, тащи! — командует Юрка.

Мы цепляемся за веревки и ложимся на бревна, колотим по воде ногами.

— Уносит, — замечает Юрка.

Я еще некоторое время пытаюсь один справиться с бревнами. Отнесло далеко.

Плыву не спеша, но все-таки догоняю Кизила. Он отстал от всех. Мы плывем рядом. Он дышит гулко. Лицо его напряжено, а глаза большие-большие.

— Глубоко здесь? — спрашивает Кизил.

— Еще бы.

— Померь-ка.

— Ну да! Здесь с трехэтажный дом. Плыви наискось по течению, так легче. Во!

Но Кизил не слушает меня. Плывет напрямик редкими, судорожными рывками.

— Померь-ка! — просит он, хотя я от него уже далеко. — Померь. Подожди. — Он осматривается и обнаруживает, что поблизости никого нет. — Подожди! Подожди! — давящимся шепотом повторяет он. И тут же неожиданное, жалобное, но еще не очень громкое: — Помогите!

Ребята приостанавливаются, оглядываются. И вдруг леденяще-жутко:

— Спасите! Тону! Спасите! — Он всхлипывает, и я вижу на гипсово-белом, обмершем лице громадные, по копейке, зрачки. — Помогите! — Тотчас голова его скрывается в воде. Мгновение кажется мне долгим. — А-а! Тону-у! Спасите!

— Держись!

Я бросаюсь к нему, рвусь, рублю изо всех сил саженками. А с другой стороны стремительно, будто торпеда, несется Лепеха, лицо у него злое и отчаянное.

— Держись, держись, не тони! Гнус!

Он протягивает руку, и Кизил намертво вцепляется в нее. Лепеха что-то пытается крикнуть, шарахается в сторону, и они оба скрываются в воде. Затем Лепеха выныривает в стороне.

— Не цепляйся! Пусти! — Он пятится и тащит Кизила. Тот отчаянно машет руками и, как на дерево, успевает вскарабкаться на плечи Лепехи.

— А-а! — вскрикивает Лепеха, и опять их не видно.

Выныривает Кизил, а Лепехи долго-долго нет. Но Лепеха появляется.

— Гнус! Тьфу! Не цепляйся! Морду набью! — Он изловчается и хватает Кизила за волосы. Валится на спину.

Я наконец дотягиваюсь до них, и тотчас в меня, словно капканы, впиваются руки. Но уже рядом берег; я, лишь немного хлебнув воды, чувствую дно, отталкиваюсь от него. Кизил виснет на мне. Подбегают ребята, помогают, и мы грохаемся на песок. Кизила еще долго не могут отцепить от меня, его отрывают, а он все хватается, скребет ногтями.

— Гнус! Чуть не утопил! — Лепеха вытирает кровь. — Зубами, гад, за плечо…

Он встает на колени, потом поднимается и, покачиваясь, идет к причалу. А я еще лежу на песке рядом с Кизилом. Губы у него темно-фиолетовые, а вся кожа в мелких пупырышках.

— Ногу свело, — оправдывается Кизил. Он корчится, его начинает тошнить.

— Зубами, гад!.. — одеваясь, жалуется Лепеха. Смотрит на меня и вдруг, будто что-то вспомнив, отворачивается.

Он как-то странно, искоса, взглядывает из-под бровей и не зашнуровывает, а наспех запихивает в ботинки шнурки.

— Ну, я пошел, — говорит он, но не уходит, мешкает и как будто все время чего-то боится или стесняется. — Ну ладно… Пошел… Пока… — Опять шмыгает в мою сторону глазами и отворачивается. Одно ухо его делается розовым, как фонарик. — Пока, — говорит он, спрыгивает с причала и медленно поднимается вверх по склону. Идет вразвалочку. Выходит на панель и не очень быстро убегает.