Повести - [4]

* * *

Наутро Иосиф проснулся от шороха, раздававшегося совсем близко, у его ног. Шорох был приглушенным и состоял из сухих, скребущихся звуков, с какой–то странной настойчивостью буравивших тишину комнаты. Вообразив спросонья, что это крадется к нему забравшийся в окно русский, Иосиф вскочил и принялся испуганно озираться по сторонам.

Гостиную заливал яркий солнечный свет, большой его прямоугольник лежал на полу, отражаясь в боках и гранях предметов. Сахарница на столе превратилась в пылающий сгусток света, слепившего сильнее, чем медленно поднимавшийся солнечный диск за окном.

Источником шороха оказалась отстегнутая вчера вместе с поясом сухарная сумка. Странно набухшая за ночь, она совсем как живая шевелилась и конвульсировала на полу, заставляя подрагивать в пыли концы длинного солдатского пояса.

Пораженный внезапной догадкой, Иосиф кинулся и начал изо всех сил лупить по сумке рукой, ужасаясь мысли о том, чем могла грозить ему собственная беспечность. В ответ сразу из нескольких прогрызенных в брезенте дыр бросились мыши, накануне, вероятно, сбежавшиеся сюда со всего этажа. В бешенстве Иосиф швырнул им вдогонку каской, но не попал: подскочив, та вдребезги разнесла напольную вазу. Разбежавшись вокруг, мыши скрылись под мебелью и в щелях.

Нашествие обернулось для Иосифа маленькой катастрофой: вытрусив из сумки на стол все, что осталось, он обнаружил лишь несколько траченных грызунами сухарей — остальное обратилось в горсть высыпавшейся ему на ладонь хлебной трухи. Детальный же осмотр кухни, предпринятый в надежде, что съестное уцелело там, ничего не дал. Полки оказались пустыми, в пыльных мешках из–под круп если раньше что и хранилось, то давно было уничтожено мышами.

Кипя от досады, Иосиф пнул сложенную в углу охапку дров. То, что у него оставалось, можно было растянуть самое большее на день–два, дальше, не найди он способ выбраться отсюда, его ждал голод.

Решив пока не тратить сухари, он спрятал их в найденную на кухне жестянку из–под карамели, а позавтракал размоченной в воде, противно отдававшей мышами кашицей из крошек. Была еще одна неприятная новость: воды во фляжке осталось меньше половины — снаряжаясь в бой, он забыл наполнить ее, как это предусмотрительно сделали остальные. Впрочем, эта проблема стояла перед ним не так остро. После прошедших накануне дождей где–то этажом выше скопилась вода и теперь, просачиваясь, капала с потолка на кухне. Подставив под эту капель взятый в ванной таз, за час–другой можно было собрать с полкружки. Вода была мутная, с привкусом ржавчины и известки, но, пропущенная через фильтр противогаза, становилась сносной на вкус — вполне достаточно, чтобы не умереть от жажды.

Кое–как подкрепив силы, Иосиф возобновил попытки выбраться из плена. По его мысли, если плиту нельзя было сдвинуть, ее следовало разбить. Потеря запаса сухарей вынуждала его торопиться, и он тут же приступил к поискам соответствующего предмета.

Таковой, на его счастье, нашелся в ящике с инструментами, в нижнем отделе стенного шкафа в прихожей, куда он вчера попросту не удосужился заглянуть. Это был молоток с деревянной ручкой — лучшее из того, что могло послужить его цели.

Однако уже через минуту Иосиф убедился в том, что быстро освободиться у него не выйдет: при ударах от плиты откалывались лишь маленькие кусочки, разлетавшиеся во все стороны со скоростью пули, мелкие осколки больно секли руки и шею, норовили попасть в глаза. Бетон оказался очень прочным, дом строился на совесть, и это, сохранив его от обрушения при обстреле, теперь существенно осложняло задачу. Пытаясь ускорить дело, он попробовал воспользоваться найденным в ящике долотом, но без особого успеха: от напряжения ладонь потела, долото выскальзывало из руки, и, пытаясь попасть по нему молотком, Иосиф едва не отбил себе пальцы. На этом трудности не заканчивались. Из–под молотка в лицо летела едкая пыль, и через каждые несколько минут он был вынужден прерываться, чтобы откашляться и перевести дух. Спасаясь от этой напасти, Иосиф соорудил себе маску из носового платка, но толку от нее оказалось мало: пыль проникала через неплотно прилегающие края ткани, дышалось тяжело, и платок то и дело приходилось вытряхивать и повязывать заново.

Через несколько часов в прихожей стояло облако густой молочно–белой пыли, сквозь которую едва сквозил лившийся из гостиной солнечный свет. Пол вокруг покрывала бетонная крошка, на стенах и дверцах шкафа виднелись царапины от осколков. Сам Иосиф в изменившем свой цвет, запыленном кителе напоминал солдата какой–то другой, вражеской армии.

К полудню ему удалось углубиться в плиту всего на несколько сантиметров. Это было много меньше того, что еще отделяло его от свободы, но, выбившись из сил, Иосиф вынужден был дать себе передышку. Начал сказываться и едва утоленный за завтраком голод.

В гостиной, куда он, отряхнувшись, переместился, солнце играло на расшитых восточным узором подушках тахты, на черной лакированной раме картины с изображением контрабаса. Полдень выдался погожим, занавеску на окне вздымал теплый, приятно освежавший после работы ветерок. Под потолком совсем по–домашнему жужжала залетевшая с улицы муха.