Вошли они смирненько, спросили: дневалишь, мол? Ну, дневаль… Осмотрелись, покурили у дверей. А дальше говорят: нам, дескать, надо землячка тут одного повидать. Да ты не волнуйся. Мы знаем, на какой он койке спит, в которой комнате. Сиди себе тихо, не шебутись. Поднимем его без шума и потолкуем малость… Борис толком сообразить еще ничего не успел, а Кучерявый уже властно подтолкнул Гиббона к одной из комнат. Сам следом не вошел, в напряженной стойке замер возле косяка, прислонив ухо чуть не к самому притвору. Потом тоже шмыгнул в приоткрытую дверь.
Тут только Борис почувствовал неладное. Все тревожно заныло внутри, в колени спустилась зудящая ломота. Он встал, сам не зная зачем, вышел во входной тамбур, выглянул в тихий ночной двор. Мнилось ему: парни пришли сводить старые счеты и устроят сейчас какому-то бедолаге темную. А что может сделать он, Борис? Шум поднимать, будоражить общежитие… А если окажется все не так? Хорошо он будет выглядеть!
На его счастье, в комнате было тихо, и парни вскоре так же бесшумно выскользнули оттуда: впереди Кучерявый, за ним — его маленький напарник. Гиббон откровенно лыбился, распустив губы. По виду Кучерявого нельзя было определить ничего. Тот вообще был малословный, неулыбчивый. Он подошел к Борису и тихо, с нажимом сказал: «Ты нас не видел. Держи». Сунул в ладонь что-то плоское, бумажное, и они, не оборачиваясь, исчезли за дверьми. Растворились, словно их вовсе и не было… Только красненькие плотно сложенные денежные бумажки на ладони безмолвно кричали о том, что произошло.
У Бориса перехватило дыхание. Секунду-две он не мог прийти в себя. Потом пришло неизменное: что делать? Догнать, швырнуть деньги обратно. А что это даст?.. Остановить Кучерявого с Гиббоном, завернуть. Да они так его отделают… Поднять ребят в комнате. Много ли сейчас смогут сделать они? И как он объяснит, почему поднял шум после времени?.. В эти минуты Борис совершенно не думал о том, что кто-то лишился, может быть, последних денег и, даже хуже того, хлебных карточек. Кто-то, не начав сдавать экзамены, вынужден будет уехать домой.
Он думал только о себе, только о том, как выпутаться, не замараться в этом деле. Стыдно ему было, муторно: ведь никогда ничего чужого не брал… Но все-таки-подленький страх пересилил. И Борис решил молчать, сделать вид, что он ничего не знает. Авось все утрясется, авось хватятся пропажи не сразу. А там попробуй разберись: когда взяли и кто. Весь первый этаж забит поступающими, людьми разными, совершенно неизвестными друг другу: скорей всего подумают на кого-то из своих.
Потом уж где-то в самой темной глубине сознания скользко шевельнулась мыслишка: и деньги ему не лишние. От материнского аттестата, что оставила она, уезжая, — одни воспоминания. Обрадовавшись вольной воле, отметил с дружками гулянкой день рождения одной из подружек у себя на квартире. Кое-что из продуктов обменял на бутылку вина, чтоб все было честь по чести. Шикануть-то шиканул, да теперь сам на подсосе. Хоть картошки немного можно будет купить…
Несколько дней чутко прислушивался он к разговорам ребят из своей группы: не промелькнет ли что-нибудь о ночной краже… Но все было спокойно. Может, и был шум, но до Бориса не дошел. Сразу после дневальства он отправился домой и не появлялся в техникуме недели две, потому что геодезическая практика у них проходила в поле.
С началом нового учебного года Борис побаивался первой встречи с Кучерявым и Гиббоном: как они поведут себя? Но Кучерявый и виду не подал. Лишь Гиббон вытянул в улыбке свою губу и даже приветик сделал ручкой. Ну, да он всегда такой — ужимки, прибауточки… А потом и вовсе вольготно вздохнул Борис Зуйкин. Попался наконец-то Гиббон, напакостил своим же товарищам. Ребята сделали ему темную и вынудили уйти из техникума. А вскоре и Кучерявого отчислили за неуспеваемость.
«Все, — думал после этого Борис, — теперь забыто. Да и не было ничего, приснилось просто. Кончено. Точка». И старался больше не вспоминать ни постыдной ночи, ни двух лихих дружков-корешков. Но они однажды снова объявились перед ним. Встретил он их на барахолке, куда пришел с кой-какими вещами. Мать сама разрешила продать их, если возникнут трудности, и написала — что именно. Борис при вольной своей жизни постоянно нуждался, поэтому сразу же воспользовался разрешением матери.
Он столкнулся с ними у самых ворот рынка, когда направлялся домой. Потом, спустя время, Борис подумал, что, похоже, они ждали его тут специально. А раз ждали, значит, заранее за ним следили… Кучерявый помалкивал, слюнявил цигарку да кивал головой в знак одобрения, а Гиббон, неспокойно переступая на месте, бойко повел речь о деле: «Слушай, Боря, ты ж нам свой человек, должен помочь старым корешам. Мы тут в дальнюю поездку собрались, отчаливаем с временной жилплощади. А у тебя хата. Такая мелочь — два узла со шмутками на хранение положить. Заметано?.. Да ты не трухай, в жильцы не напрашиваемся. Только шмутки…»
Борис не знал, что ответить, вовсе не хотелось связываться с ними. Но груз старого нелегко сбросить с плеч. А Гиббон уже по-свойски похлопывал его, властно оглаживал по рукаву: «Вот и чинненько! Мы ж в тебе не сомневались… Адресок не надо, знаем. О точном времени тоже ничего пока не можем сказать. Сами подгребем. Подгадаем так, чтоб ты дома был. Понял? Все понял. Ну, корешок, век не забудем… А это тебе аванс, задаток, иначе. В нашей жизни за все надо платить и за хранение вещей — тоже».
