Повести - [37]
Боярин уехал, бранясь и грозя рукой в боевой парчовой рукавице.
Всю ночь горели костры. Разъятая огнем, кипела зимняя ночная чернота над Коломенским. «Воры» шли — чуть свет — наступать на Москву…
В Архангельском соборе отслужили молебен. Царь и бояре в зерцалах, боевых железных шапках с висящими до плеч сетками и булатных наручах двинулись к воротам. Тучные, родовитые, в летучем блеске доспехов, шли они за «домы свои и достатки» против «безымянников-воров».
День был серый, холодный и сухой — перед снегом. На Пожаре зеленели кафтаны стрельцов и синё топорщились шапки копейщиков с щитками, закрывавшими затылок. Зазвонили в церквах. Ударили трубы. Дворяне, браня дворовых конных, повели ряды.
После всех медленно проехал царь. Он пригибался к луке и взмахивал рукою, будто подгонял бояр и напутствовал их «стоять твердо». Но когда конь от понуканья пошел быстрее, он осадил его и повернул назад…
На Посольском дворе собрались иноземцы. Тут были купцы из Любека и Риги, голландец Исаак Масса и швед Петрей Ерлезунда, которого прислал ко двору шведский король.
Ерлезунда вел дневник и составлял записки о московской жизни. Недовольный московскими порядками, он говорил:
— Московиты смело нападают, но у них постоянно так: все держится в тайне, нет ничего заготовленного, и только в крайней нужде они начинают спешить, как сейчас…
Шум идущих ополчений прервал его.
— Глядите, — сказал, — вон идут дворяне, кричат, гамят, словно полоумные, каждый заезжает вперед, чтобы быть видней!..
Исаак Масса, хмурясь, покачал головою:
— А волокита их? Из-за нее мы не можем торговать: начнем судиться, и наступает, как они говорят, «в торгах беспромыслица». А уехать нам не дают, боятся, что мы разнесем скверные вести и в наших землях узнают про воров…
В стороне Рогожской слободы громыхнули пушки. Иноземцы притихли, долгое время стояли молча. Потом швед Ерлезунда вздохнул и, коверкая речь, сказал по-русски:
— Каков земля, такова и урожай!..
На рассвете Болотников перешел Москву-реку.
Пашкова он поставил в селе Красном — перенимать ратных, шедших из Ярославля, Ляпуновы сторожили Смоленскую дорогу. «Воры» ударили на Рогожскую слободу.
Первые сшиблись с ними дворяне. Они закричали:
— Полно воровать, государь вас пожалует, а воеводам вашим ничего не будет!
— Нам такие цари не надобны! — раздалось в ответ. — Сами ступайте к нему под крыло — к орлу беспёру!..
Болотников сбил с поля дворян и пошел вперед. Его серый кафтан и волчий треух мелькали в кипящей боевой стремнине. Лицо у него было быстрое, живое и играло, как в праздник, а отросшая борода неслась по ветру тонким серым дымком.
На тяжелых, сытых конях наскакали воеводы: князья Барятинские, Хованский, Мезецкий, Бутурлин. Вот один упал, взвилась на ремешке чокма — железная, привязанная у запястья чашка. Вот опустилась на «воровскую» голову брусь — каменная граненая булава.
«Воры» забегали в слободские дома, били из пищалей, пробивались дальше. Вдруг казак подбежал к Болотникову.
— Один шьет, другой порет! — с белым от гнева лицом завопил он. — Пашков к царю отъехал!.. И Рязань отъехала! Ляпуновы ушли со всею ратью!
— Люди — жать, а мы — с поля бежать?! — крикнул Болотников и вломился в самую гущу.
Но уже бежала вольница, смятая, расстроенная, и секли, гнали ее по пятам бояре.
— Оборотись, идучи рядами! — закричал Болотников, повернул людей и, отбившись, укрылся в остроге…
Тогда Скопин-Шуйский, стоявший в Даниловском монастыре, пошел к Коломенскому. Болотников вышел к нему при урочище Котлы. Ветер срывался с дикого пустого неба.
— Сабли до рук прикипают! — говорили «воры», дуя на сведенные стужей пальцы.
— Эй! — сказал вдруг Болотников, заметив впереди людей в поповском платье. — То што за люди? Или биться с нами хотят?
— Ну да ж, биться. Попы с чернецами Данилова монастыря противу нас стали!..
Тут Скопин-Шуйский ударил в лоб, и набежали подоспевшие к Москве смоляне.
— Дело наше преет! — закричали болотниковцы и пустились бегом в Коломенский острог…
Три дня били воеводы из пушек, но разметать земляные валы не смогли. К вечеру загорелось. Ворота с резными кокошниками распахнулись. Болотников выскочил из острога и побежал по серпуховской дороге. Скопин-Шуйский погнался за ним, но разбить наголову не сумел. Болотников ненадолго задержался в Серпухове и ушел в Калугу…
Солнце другого дня осветило москворецкий, разбитый ядрами лед и толпы «воров», которых «сажали в воду»: их ударяли дубиной по голове и спускали в жгучую черную ледынь.
— Мы-то с вешней водой опять придем! — кричали они.
А в патриарших палатах дьяки строчили «известительные листы» — писали пространные жалобные по областям вести:
«…Собрались украйных городов казаки и стрельцы, и боярские холопи, и мужики, а прибрали к себе в головы таких же воров, Истомку Пашкова да… Ивашку Болотникова, многие города смутя, церкви божие разорили… и с образов оклады и престолы… обдирали… и кололи ногами и топтали… и дворян и детей боярских и гостей и торговых всяких… людей побивали… и, пришед под Москву, стояли в Коломенском, умысля воровством, чтоб на Москве всяких людей прельстити и смуту учинити, как и в иных городех, и Москва выграбить…»
