Повести разных лет - [50]

— Отправляюсь устраиваться, — заметно любезнее сообщил Крыс и посмотрел на свет новенький ордер.

— Студенты! — ворвался в комнату Чёлов. — Кто свободен — а ну, скамейки таскать! Собрание сейчас начнется… А ты? — ухватил он за рукав Крыса. — Ты свободный…

— Не могу. Эпилептик, — скромно ответил Крыс, освобождая рукав.

— Хоть толстовец! Убеждения не в счет. Собрание кооперативное. Идем!

— Не мо-гу.

— Идем, чудак!.. Да идем!

— Что пристал? — закричали все.

— Видишь…

— Болен…

— Припадками…

— А ты…

— Припадками? — почтительно удивился Чёлов. — А я думал — сектант-эпилептик. Бывает. На войну не ходят. Не курят. А он — припадками. Понимаю!

«Приняли за сектанта! — подумал Лепец. — Хо! Это вещь. Лекция в час. Сообразить, что ли? Зайду в парикмахерскую».

В парикмахерской было жарко.

— Запись?

— Живая очередь.

Парикмахера ждали трое: Царапкин в пенсне — курсовой староста; беспартийные Леша и Мика. Леша был радостен. Мика заикался, он по-серьезному задумал жениться.

— Ну как? — спрашивал его Леша. — Говорил ей о свадьбе?

— Го… говорил.

— Согласна?

— Да… она… хо… хочет…

— Хохочет? Сорвалось, значит? Об этом, говорит, и не заикайся?

Заговорили об эпилептиках.

— Главное, нельзя им помочь, — заметил Царапкин.

— Почему? — возразил Леша. — Положить на спину и брызгать.

— Не сомневаюсь, — снял Царапкин пенсне, — не сомневаюсь, что брызгать. Но попробуй положи. У них силища — во! Пенсне сшибет.

Вспомнили все, что знали об эпилептиках, паралитиках, лунатиках, юродивых, инкубах, суккубах и гомосексуалистах. А Леша пересчитал по пальцам всех знаменитых шутов.

— Здесь не раздумаешься, — поднялся Лепец. — Пройдусь на почту. За тобой, Леша, помни.

Каменноостровский был, как всегда, приятен. Под ногами торцы. Тихо-тихо. Деревья стояли как вкопанные. В трамваях каталось морозное солнце. Узкий костер на углу горел, как морковка.

— Подайте перебитому с несчастными ногами, — просил калека.

В почтовом окошке Лепец купил три десятикопеечные марки.

«Необходимо обезвредить, пока он не докопался. Успею, — решил Лепец, проверяя часы.

Но как?

Одно средство — дискредитировать.

Как?

Замешать в историю.

Как?

Распустить слух о сектантстве.

Как?!..»

Висели аншлаги:

«Мценск… Ивану Ивановичу…»

«…в правый верхний угол письма…»

«…от работника связи, будьте вежливы сами…»

«Подписка принимается…»

«Подписка принимается»… «Подписка принимается на все газеты, журналы»… «Подписка принимается»…

«Это вещь! Но… есть ли такие издания? Не слыхал. А Тася на что?! А сегодня подготовим Ефрема».

Фатовски сказал Лепец вечером:

— Ефрем! На днях я познакомился с хорошенькой девушкой.

— Она тебя любит?

— Что за вопрос. Я вчера познакомился.

— Если не любит — для чего же знакомиться?

— Болтай, болтай! А я ей говорил о тебе.

— Я ей нравлюсь?

«В сущности, — думал Ефрем, — просто прелесть, какая гадость. Тот вечер не повредил моим планам. Но остерегаться нервничать, мальчик! Пока все в порядке, хотя он и знает. Я могу с ним шутить, мы друзья, — значит, спокойно его изучу. Шутка сказать — тип, живой конкретный пример проявления национального стыда. Вотяк. Вздумал назваться эстонцем. Загадочно. Но безвредно? Увидим. В нем ни капли национальной гордости. Полон стыда. Стыд — не то слово. Вотяк — загримировался под эстонца! Я это разоблачу в фельетоне. В статье. Дискуссионной статье в «Смене»! Или что-нибудь специальное, если поглубже. Ведь тема-то! Национальный вопрос наизнанку. Можно подпустить важности. Ученый труд Ефрема Загатного под заглавием: «Национальный стыд под углом зрения… Каким-нибудь углом зрения… В преломлении…» Или вот: «Некоторые материалы к вопросу о национальном стыде в современных условиях классовой интернациональной борьбы». Дело в шляпе!..»

— Дело в шляпе, Лепец. Она тебя непременно полюбит.

— Как сказать?

— Не как сказать, а как пить дать полюбит. Уж я-то знаю.

Принялись за «Телефонную канализацию». Конспектировали: «Колодцы устраиваются…»

— Могу, — предложил Лепец, не переставая строчить, — познакомить тебя, если хочешь.

Ефрем отодвинул конспект.

— Ты все о девочке? Брось. — И пододвинул конспект. — Брось! «Колодцы избегают устраивать…»

Из рук вывернулся карандаш прямо на пол. Ефрем полез за ним.

— Она что, студентка? — спросил он из-под стола. — Ну-ка, убери ноги!

— Нет, служит, — Лепец охотно подобрал ноги. — В Продуктопереработке.

— Продуктопереработка — продуктопереработка — продуктопереработка… Неплохая скороговорка…

Ефрем вылез из-под стола красный, радостный.

— Итак, сегодня понедельник, в субботу будь готов, — предупредил Лепец и перевернул страницу. — Прочел?

Начинались морозы.

В среду вечером в восемь часов Лепец снисходительно слушал:

— Салат кочанный Берлинский желтый…

— Салат кочанный исполин хрустальный…

— Салат кочанный Троскопф…

— Салат Эндивий летний Трианонский…

— Салат Ромен Парижский…

— Салат Форельный…

— Салат моховой «Монплезир»…

— Салат Эскариоль мясистый…

— Салат латук — сеять в грунт…

— У вас хорошая память, Тася, — улыбался Лепец, — но откровенно говоря, я ничего не понимаю в огородных делах. Так, значит, вам курсы нравятся?

— Еще бы!

— Рад, очень рад за вас. А я, знаете, заинтересовался вашей общиной.

— Да? А вы сегодня опоздали!