Повести разных лет - [49]

— Спасибо! — Лепец глядел на нее с удовольствием.

— Не стоит, — она на него с любопытством. — Прощайте.

— Всего хорошего. Спасибо.

Тася проехала на четверке на службу. Уже смеркалось, когда она вернулась домой — обедать, собираться на спевку.

— Забыла купить тесьмы… Ах ты господи!..

На спевке думала: почему, если письмо от родителей, студент не обрадовался, благодарил из любезности?

— Впрочем, он, кажется, тоже смутился. Какой он рыжий… Господи, что со мной?!

Кончилась спевка. Тася, одеваясь, продолжала рассеянно размышлять о посторонних вещах.

— Сестра Антонина! Антонина Матвеевна! Тася!

— А? Что?

— Ну, конечно! Меня вы не слышите! Идемте вместе. Вам на пятерку?

— Нет, Борис Федорович, мне надо к Нюре, она близко живет.

От Нюры вышла примерно так через час и… у освещенных ворот Дома Евангелия столкнулась с… не может быть… Да, со студентом Лепецем.

Он шел очень медленно, опустив голову, почти задел Тасю плечом и не заметил ее. Он был в рыжем пальто и сбоку показался ей несчастным.

Тася обогнала его справа и, не оглядываясь, заторопилась к остановке трамвая. Длинный ее белый шарф тащился по снегу, сливаясь с ним.

Электричество зажигалось во всех этажах. Зеленый эстет читал в окне. Компания шутила в воротах.

Тася услышала веселый голос рядом с собой.

— Вы потеряете шарф! Зато я вас узнал по нему.

— Вы? Здравствуйте.

— Здравствуйте. Вот видите, сто́ит раз встретиться и… Вы живете поблизости? Фу, я говорю глупости! Здесь Косая линия, гавань… Вы же, кажется, в моем районе?..

— Да, на Четвертой линии. Сейчас я с собрания.

— С собрания?

— Общины баптистов. В доме Евангелия.

— В самом деле? Вы посещаете Дом Евангелия?

— Вас это удивляет?

— Нет, почему… Я там никогда не бывал… Интересно?

— Зайдите как-нибудь. Вход свободный.

— Я знаю. Много раз видал вывеску. Каждый день хожу мимо. Уже второй месяц. Вы к трамваю? Идемте пешком. Тепло.

— В окрестности служите?

— Отбываю практику на Балтийском заводе. Сегодня задержался в завкоме. Простите, как мне вас звать?

Направились по Большому проспекту. Загнули головы:

— Ух, как вызвездило!

— У меня, Тася, есть друг Ефрем. Так он непременно сказал бы сейчас: «Шли по улице. Нас обгоняли трамваи, мы обгоняли дома, лишь знакомые звезды сопровождали нас до квартиры…» Хо-хо!

— Он поэт?

— Нет, путеец…

Пока дошли до Андреевского рынка, переговорили о многом.

Тася успела рассказать свои служебные обиды, невзгоды, даже мечты — разумеется, внеслужебные. Сообщила, что приехала из провинции в прошлом году, — подруга обещала ей службу. Поступила курьером в Продуктопереработку.

— Дипкурьером?

Тася рассмеялась:

— Почти…

И вот служит, устает очень. В провинции у нее осталась старая тетя.

— Как у Ефрема!.. У него сотни теть…

…Тетя огородница, выводившая самые ранние в уездном городе огурцы. И Тася придумала поучиться на вечерних курсах садоводства и огородничества — ей хочется вернуться домой и поставить тетушкин огород на ученую ногу. Не нравится ей Ленинград.

— Только и отдыхаю душою в общине…

— Серьезно?

— Что вы тут видите странного?

— Не обижайтесь, пожалуйста, Тася. Просто я не привык… Все… кого я знаю… не религиозные люди.

— А вы?

— А я…

— Простите, я перебью вас, вы, если не ошибаюсь, вотяк?

— Как?!

— То есть, я хочу сказать, уроженец Вотской области?

— Откуда вы знаете?

— Извините… я случайно прочла на конверте адрес отправителя: Вотская область.

— А-а.

— Мы почти земляки… Я из Вятской губернии.

— Вот в чем дело! Да, да, Тася! Черт возьми!.. Да, да.

— Вот и дом сорок пять! Смотрите, напротив моего окна сад!

— И… часовня?

— Не угадали. Усыпальница.

— У-сы-паль-ни-ца?!

— Покойницкая при психолечебнице. До свидания.

— Всего хорошего, Тася. Надеюсь, мы встретимся?

— Право… я…

— Ну, что там! Я зайду на собрание. В четверг, кажется?

— И в субботу.

«Худой, рыжий, — подумала она, стучась, — как… Никанор Капитоныч, — придумалось при хозяине, открывшем дверь. — Но славный, молодой…»

В исполбюро института было февральское утро. Огромное солнце низко стояло напротив окон. На столах играли в пинг-понг: сливочно-мороженый мячик ежесекундно улетал к солнцу и таял, не возвращаясь.

Не заметили, как вошел некто.

— Герман Крыс, — сказал он, заслонив солнце. — Перевелся из Саратовского университета на особых основаниях в середине учебного года. Приостановите игру! Мне нужна отдельная комната в общежитии. Разумеется, теплая и оклеенная светлыми обоями — я не люблю темные цвета.

Он посмотрел на всех светло, как Иванушка в сказке.

— А вы, собственно, товарищ, женаты? — спросил Грановский официально.

— Я холост.

— Право на отдельную комнату имеют только женатые и семейные студенты, — Грановский написал на клеенке чернильным пальцем: же-на-ты-е.

— Я знаю. Но я эпилептик. Это что-нибудь говорит вам? По утрам, до умывания, со мной регулярно бывают припадки, сами собой проходящие через десять минут. Повторяются вечером. Посторонним по меньшей мере они неприятны. Скажите, могу я жить в общей комнате?

— Не можете, — Грановский вывел на клеенке: и э-пи-леп-ти-ки.

Прошло мало времени. Пинг-понгисты успели сделать всего дюжину геймов, приговаривая: «А вот как бьет Федя! А вот как бью я! Крученым! Крученым!»