Повести. Рассказы - [2]

Поздно вечером на печи я все щупал мягонькую пятку, все пытал брата о далеком городе, о больнице, а главное — о хирурге. «Хи-ру-рг», — врастяжку произносил я это слово, и оно казалось мне необыкновенно красивым. Я не спал всю ночь и думал: как вырасту — обязательно выучусь на хирурга и буду спасать людей от смерти. До самого утра повторял и повторял воркующее слово…

Я знаю, детская мечта — одуванчик. Она облетает, чуть только дунет первый резкий ветер. У меня же она осталась единственной на всю жизнь.

И конечно, когда я прибыл в сорок третьем году в военный госпиталь, очень обрадовался, что моя мечта начала сбываться. Пусть то жестокое время было мало подходяще для мечтаний, а от санитара до хирурга через войну лежал длиннейший, очень трудный путь, — я впервые осознанно обрадовался тому, что мне повезло.

Кончилась война. Прошли годы учебы в медицинском училище, потом в институте, и наконец в облздравотделе мне сказали:

— Нам нужен в село хирург. В районную больницу. Согласны?

Боже, наивные люди! Согласен ли?! Если бы они знали, сколько лет я ждал этого дня. Какой трудной дорогой пришел к нему, хотя меня и называют везучим.

«Везучий…» Мне тридцать пять лет, а моя первая самостоятельная операция, первый шаг все еще где-та впереди. Другие же в такие годы становятся учеными.

«Везучий…»

Что же делают люди, которым не везет? Как они живут на этой планете?

Когда я узнал, что в той больнице буду единственным хирургом, что не на кого мне будет опереться, оробел порядком.

Вспомнил детство, ту ночь, когда впервые услышал воркующее слово…

«Хи-ру-рг», — повторил я про себя, и оно опять показалось красивым, но теперь уже и каким-то опасным, предупреждающим…

Я стоял в коридоре и не решался двинуться с места от робости перед завтрашним днем.

Не знаю, чем кончился бы этот легкий шок, если бы не Сима. Жена моя. Маленькая, конопатенькая девчонка. Терапевт.

— Эх ты, — сказала она, — а еще называешься мужчиной!..

Я подивился храбрости моей маленькой жены, тем более что в больнице, куда мы ехали, она тоже будет единственным терапевтом.

Подивился, немного устыдился, и робость моя стала проходить.

На полустанке, куда мы приехали на другой день, нас ждала пара орловских рысаков, запряженных в старинный тарантас.

Полная круглолицая медсестра с белесыми бровями, заметив наше удивление, виновато улыбнулась:

— Не обижайтесь, пожалуйста, доктор. На вызове наши машины.

«Доктор!»

— Чего же обижаться, — ответил я, — нам даже приятно прокатиться на рысаках. Теперь это редкое удовольствие. А как вас зовут, девушка?

Она смутилась и, перебирая вожжи, проговорила:

— У меня уже двое детей. Я хирургическая сестра. Оля.

Она взмахнула кнутом, и вороные взяли с места хорошей рысью.

Ехали мы на работу не осенью, как все выпускники, а весной.

Распускались почки на деревьях, зацветали сады.

Реактивный самолет вырвался из-за леса, с шипящим гулом пронесся над подводой и слился в небе с солнцем.

Я проводил его взглядом и ослеп. Закрыл глаза и все видел розовый шар и черную стрелку, мчащуюся к нему. Мне показалось, сейчас черная стрелка вонзится в этот шар и взорвет его.

Я вздрогнул от страха, открыл глаза и засмеялся.

— Чего же здесь смешного? — обидчиво сморщив веснушчатый нос, спросила Сима.

— Не над тобой я. Испугался, что самолет врежется и взорвет солнце… И вообще смешно мы начинаем нашу медицинскую карьеру. Рысаки крутят хвостами…

— Не обижайтесь, доктор. Машины на вызове, — сказала Оля.

Я успел заметить: виноватая улыбка почти не сходила с ее белобрового лица и делала Олю похожей на маленькую застенчивую девочку.

Спрыгнули мы с Симой с повозки и пошли обочиной по укатанному чернозему, из которого уже выбивалась яркая мурава.

Иногда у меня появляется, говоря высоким штилем, желание «пофилософствовать». Поговорить, поспорить с самим собою, позабавиться игрой мыслей.

Обнявшись, мы топтали с Симой недавно народившуюся, чистую зеленую мураву.

— Оля в белой косыночке, — начал я, — похожа на наивненькую девочку, а она хирургическая сестра, мать двоих детей. Реактивный самолет — и тарантас образца пятнадцатого века. Наша больница, оборудованная, как сказали в облздравотделе, по последнему слову техники, помещается в монашеских кельях. Стены до сих пор, наверно, пахнут ладаном и лампадным маслом. И, чего доброго, встретит нас в больнице чеховский Ионыч…

— А мы с тобой очень одинаковые, — раздумчиво сказала Сима. Помолчала и негромко продолжала: — До смерти, должно быть, не разлюбим друг друга. Мне ведь тоже показалось, что этот противный самолетик взорвет солнце. И стало страшно-страшно, даже в глазах потемнело. И вообще все смешно устроено на нашей голубой планете, наверно, самой красивой во всей вселенной… Я мечтала о высоком, мужественном капитане дальнего плавания. Хотела ходить с ним в разные там Африки, Индонезии. А полюбила тебя — невысоконького, какого-то кругленького, с нелепыми рыжими усами, с маленькими глазами. Меня же оставляли в институте, а я еду с тобой в захолустнейшую больницу. И зачем мне это нужно?

— Чтобы осчастливить себя и человечество.

— А тебя?

— А разве я уже исключен из списка этого нелепого содружества?