Повести - [59]

— Я пришла в себя, — пояснила она. — Я знаю, что мне надо вам сказать.

И тут же, к своему ужасу, услышала, что несет чепуху, понимает, что это чепуха, но не различает ни одного слова. Искра внимания в глазах, которые были совсем близко от ее глаз, погасла, врач продолжал свое выстукивание и выслушивание и тоненько свистел сквозь зубы.

— Не надо свистеть, — четко выговорила она. Свиристение прекратилось. И добавила: — Мотив уж очень противный.

Все что угодно, все что угодно, лишь бы удержать тоненькую связь с жизнью человеческих существ, во что бы то ни стало сохранить четкую линию общения между ней и отступающим от нее миром.

— Пожалуйста, я хочу повидать доктора Хилдесхайма, — сказала она. — Мне надо поговорить с ним об одном важном деле. И как можно скорее.

Второй врач исчез. Он не отошел, он совершенно беззвучно взлетел на воздух, а вместо него рядом с ней появилось лицо доктора Хилдесхайма.

— Доктор Хилдесхайм, я хочу спросить вас: где Адам?

— Вы про того молодого человека? Он был здесь, оставил вам записку и ушел, — сказал доктор Хилдесхайм. — А придет завтра и послезавтра. — Тон у него был слишком уж веселый и легкомысленный.

— Я вам не верю, — с обидой сказала Миранда, сжимая губы и зажмуриваясь, чтобы не расплакаться.

— Мисс Теннер, — позвал доктор. — Записка у вас?

Рядом появилась мисс Теннер, она протянула Миранде незаклеенный конверт, взяла его обратно, развернула записку и дала ей.

— Я ничего не вижу, — сказала Миранда после мучительных попыток разобрать строчки, наспех набросанные черными чернилами.

— Дайте я прочту, — сказала мисс Теннер. — Тут вот что написано: «Пока меня не было, за тобой приехали и тебя увезли, а теперь к тебе не пускают. Завтра, может, пустят. Целую. Адам», — ровным, сухим голосом, четко выговаривая каждое слово, прочитала мисс Теннер. — Ну вот, поняли? — спросила она уже мягче.

Вслушиваясь в эти слова одно за другим, Миранда их одно за другим и забывала.

— Прочитайте еще раз! О чем там? — крикнула она, стараясь одолеть лежавшую на ней тишину и дотянуться до приплясывающих слов, которые увертывались от ее прикосновения.

— Хватит, — спокойно и властно распорядился доктор Хилдесхайм. — Где ее койка?

— Койки пока нет, — сказала мисс Теннер, и это прозвучало как «Апельсины кончились».

Доктор Хилдесхайм сказал:

— Ну ладно, что-нибудь придумаем, — и мисс Теннер двинула узкую каталку со светлой металлической рамой и на резиновом ходу в глубокий закоулок коридора, подальше от мелькания белых фигур, которые скользили взад и вперед и бесшумно кружились, порхали, точно мошки над водой. Белые стены поднимались отвесно, как горные утесы, матовые лунные диски в полном спокойствии плыли по белой дорожке и один за другим беззвучно падали в заваленную снегом пропасть.

А что такое эта белизна и это молчание, как не отсутствие боли? Миранда тихонько перебирала расслабленными пальцами ворс одеяла, следя за танцем высоких медлительных теней, двигающихся за широкой ширмой из простынь, натянутых на раму. Это было здесь, совсем рядом с ней, на ее откосе стены, там, где она могла ясно все видеть и наслаждаться таким зрелищем, и это было так красиво, что она и не думала доискиваться до смысла происходящего. Две темные фигуры кивнули одна другой, нагнулись, присели в реверансе, отступили назад и снова нагнулись, потом подняли свои длинные руки и повели своими большими кистями по белой тени ширмы; потом единым круговым движением простыни были откинуты назад, и там показались два безмолвных человека в белом, которые стояли, и еще один безмолвный в белом, который лежал на голых пружинах белой металлической кровати. Тот, что лежал на пружинах, был с головы до ног ровно закутан во все белое, с перекрестом на лице и с большим узлом, который топырился у него на макушке, точно уши у веселого зайчика.

Двое живых подняли матрац, горбылем стоявший у стены, бережно, аккуратно положили его поверх мертвого. Безмолвные, белые, они исчезли в конце коридора, толкая перед собой кровать на колесиках. Зрелище это было увлекательное, и тянулось оно долго, но теперь кончилось. Следом за ним мертвенно-белый туман, крадучись, возник в коридоре и поплыл у Миранды перед глазами — туман, в котором спрятались и весь ужас, и все изнеможение, и все изуродованные лица, перебитые спины и переломанные ноги замученных, поруганных живых существ, и все разновидности их страданий, и отрешенность их сердец; в любую минуту туман мог растаять и выпустить на волю орду человеческих мук. Она вскинула руки и сказала:

— Нет, только не сейчас, не сейчас!

Но было поздно. Туман рассеялся, и два палача, оба в белом, двинулись к ней, умело, с поразительной ловкостью волоча уродливую фигуру старика в грязных отрепьях, жалкая бороденка которого трепыхалась у него под разинутым ртом, а сам он крючил спину и упирался ногами, сопротивляясь им и силясь отдалить уготованную ему судьбу. Пронзительным, рыдающим голосом он тщился втолковать палачам, что преступление, в котором его обвиняют, не заслуживает такой кары, но палачи шли не останавливаясь, и только этот плачущий голос нарушал бесшумность их шагов. Грязные, потрескавшиеся ямки ладоней старика были умоляюще протянуты вперед, как у нищего, и он твердил: