Повести наших дней - [188]
Он громко засмеялся и, поднимая туго сжатый кулак, спросил:
— Так почему же меня больше издают, почему я не хожу в бедняках?
На его «почему» я собрался было ответить: «Так получается потому, что в издательствах и редакциях вы обходите сильные стороны, сильных людей… ищете слабости и пользуетесь ими…» — но он уже поднялся, покровительственно коснулся рукой моего плеча и с улыбкой ушел.
Через час они сели в «Победу» ОХ 92-44 и уехали в Приазовск. Я прилег на диван и уснул крепким, душу исцеляющим сном. Проснулся только в полночь. За окном — оглохшая улица. Ветки акаций и тополей неподвижны, неподвижен воздух, а звезды, будто испугавшись высоты, дрожат… В квартире нет ее, она не мешает спокойному глубокому дыханию, доискивающейся задумчивости. Я выпиваю стакан чаю и сажусь за работу.
На столе стопой сложены книги пятитомного наследия Александра Михайловича Листопадова. Они в серых коленкоровых переплетах с оттиснутым темно-голубым заголовком «Песни донских казаков». Они вышли после его смерти. Я беру и перелистываю одну из них. В опустевшей квартире поздним вечером, когда город, намаявшись за долгие часы, решил затихнуть, отдохнуть, мне в шелесте страниц легко услышать мотивы его жизни, его труда. Вот портрет собирателя. Разглядываю его и думаю… Как пчела, он был неутомим в труде. Как пчела, он искал лучшие цветы и брал нектар… Но, как чуткий и умный человек, он знал, что цветы эти — песни — выросли не среди степных трав, не в левадном затишье, не на береговых пологостях Дона, Донца, Чира, Казанки, Елани… Нет, эти звучащие цветы растили людские сердца, и потому-то в их мелодиях так много поучительной, живой человеческой истории!
Я все еще не могу оторвать глаз от одного из самых последних портретов Александра Михайловича. Сфотографировали его примерно за год до смерти. Он коротко пострижен машинкой. Сильно заметно, что лоб — высокий, голова — круглая, бросаются в глаза уши.
На чисто выбритом лице резкие, строгие, прямые складки: одна между чахлых, почти незаметных бровей, а две протянуты от крыльев носа к углам рта… Годы болезни высушили его: обнажилась костлявость щек и груди. Но долгие страдания не сломили в нем терпеливой настойчивости, о которой поэт сказал: «Взялся жить — живи…» Воля, превозмогающая слабости больного тела, чувствуется в суровой ясности лица и в почти монументальном спокойствии всей его худенькой фигуры, на которую аккуратно и просто легли серый пиджак, жилет с узким глубоким вырезом, белая манишка и воротничок, черный галстук-бабочка. Из-за очков в тонкой оправе его глаза с проникновением старого раненого орла смотрят прямо перед собой. Легко представить, что тут где-то, в трех-четырех шагах от него стоит затаив дыхание большой хор, и нужно только поднять ему свою смуглую узловатую руку, как в напряженной тишине зазвучит, польется широкая степная песня.
Вспоминаю слова, которые, может, дважды или трижды говорил он мне хрипловатым, тихим и будто домогающимся голосом: «…Пойми одно, что при беглом чтении песни донских казаков можно осудить за многословие, за неуклюжесть и частые повторы, но внимательная, вдумчивая читка откроет уму и сердцу самое главное — народность их звучания. А уж где народность, там не ищи подвоха в искусстве. Там найдешь ты и большие чувства, и ясные мысли. Да ведь пойми ты и такую штуку: народная песня — она, брат, не любит тесноты! Ей-богу!.. Вот запоют ее в какой-нибудь похилившейся хате, а она сей же момент выхватит на широченный простор и тех, кто ее поет, и тех, кто слушает… Не веришь?.. А?» — изламывая свои реденькие, обносившиеся брови, придирался он ко мне.
Мое молчание, даже внимательное, никак не устраивало его. Он покидал маленькую просиженную тахту, суетливо шурша комнатными туфлями, шел к роялю и за рукав тянул меня. Под собственное сопровождение он пел одну, другую песню, но чаще вот эту — из военно-бытовых, что начинается словами:
Дальше в песне повествуется про трех ласточек, оплакивающих казака.
Первая ласточка — мать родная; там, где она плачет, «река бежит».
Вторая ласточка — сестра; там, где она плачет, «ручеек текет».
Третья ласточка — молодая жена; там, где она плакала, «роса впала».
И Александр Михайлович поет дребезжащим, почти шепчущим голоском, но его еще глубже запавшие и потвердевшие худые щеки, его настороженно-взыскательные глаза красочно передают и размашистый напев песни, и ее светлую, глубокую грусть. Вижу, с какой настойчивостью он старается внушить мне, что без разрывов песня была бы хуже, что разрывы закономерны для нее, что разрывы придают ей особую художественную значимость. Они то подчеркивают «дальнюю дальность» турецкой стороны, где лежит изрубленный казак, то усиливают «горе горькое» и неизбывную тоску от случившейся беды.
Александр Михайлович внезапно снимает со своей коротко остриженной головы пеструю тюбетейку, заострившимися зрачками придирчиво смотрит мне в самую душу и говорит, как ругается:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Михаил Никулин — талантливый ростовский писатель, автор многих книг художественной прозы.В настоящий сборник входят повести «Полая вода», «На тесной земле», «Жизнь впереди».«Полая вода» рассказывает о событиях гражданской войны на Дону. В повести «На тесной земле» главные действующие лица — подростки, помогающие партизанам в их борьбе с фашистскими оккупантами. Трудным послевоенным годам посвящена повесть «Жизнь впереди»,— она и о мужании ребят, которым поручили трудное дело, и о «путешествии» из детства в настоящую трудовую жизнь.
В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.