Повести наших дней - [185]

Подумать только, как я огорчен, что мой друг внезапно и надолго уехал из областного центра в другой город нашей же области. Газета, посылая его туда собкором, имела право не посчитаться с моими желаниями.

Итак, Николай Иванович Шустрый живет уже с неделю в другом городе, за сотню километров отсюда. На газетных страницах он уже напомнил о себе корреспонденциями «У металлургов перед Октябрьскими днями» и «По чеховским местам». И все же как это мало в сравнении с тем, что давало мне живое повседневное общение с ним! Невольно заведешь тетрадь, чтобы от поры до времени выкладывать то, что уже перестает вмещаться в сердце.

Тетрадь с записями мне нужна еще потому, что Николай Иванович иногда все же будет приезжать в областной центр и обязательно будет заходить ко мне. Заглядывая в тетрадь, я легче вспоминаю, о чем в свое время хотелось поговорить с ним. Без записей я о многом забуду…»

Запись первая

За окном — ранняя осень. Тополя и акации еще полетному зелены, а клены уже загорелись светло-желтыми кострами. Широкая асфальтированная улица давно гудит под тяжестью снующих машин, и гул этот напоминает далекую грозу. Из-за стола через окно и через крышу противоположного дома я вижу почти квадратный кусок неба, голубого, чистого и глубокого. За этим трехэтажным домом оно пологим откосом сваливается туда, откуда в минуты уличного затишья доносятся гудки паровозов, напоминающие мне о степных просторах, об изгибах накатанных рельсов. И степь и рельсы зовут в дорогу, а я что-то сегодня слишком прочно сижу на стуле.

Николай, я так хорошо работал последние дни, и вдруг «машина застопорила». Рукопись о донских песнях и о собирателе Листопадове со вчерашнего дня лежит открытой. И снова у меня повод спросить тебя, товарища по профессии, есть ли такая работа, которая бы так трудно ладилась и столько давала брака, как литературная? Часы идут, карандаши стачиваются, скомканные листы наполняют корзину, а в главе страниц не прибавляется. Почему? Резонных объяснений нет: материала у меня в десять раз больше, чем его нужно для строительства задуманного произведения. Не раз вчитывался я в донские песни, задумывался над ними, с детства много думал о быте и жизни людей, что сложили их… Близко знал собирателя песен Александра Михайловича Листопадова. А вот поставил целью нарисовать его портрет, и у меня ровным счетом ничего не получается. Лучший вариант портрета похож на детский рисунок: есть у Листопадова уши, но они ни к чему не прислушиваются; есть глаза, но жизни в них столько же, сколько в рыбьих.

Не стану загадывать загадок. У меня сильно испорчено настроение. Я опять поссорился с Лидией Наумовной, и, кажется, в последний раз. А ей это не кажется. Она уверена, что у меня нет ни характера, ни воли, ни принципиальности, чтобы настоять на своем, настоять на том, что справедливо, по мнению всякого порядочного человека.

Сегодня утром из Приазовска приехал Умнов на своей бежевой «Победе» ОХ 92-44 и увезет туда Лидию Наумовну. Он соскучился. Предлог у него всегда один и тот же:

— Евгения Борисовна, Женя (это сестра Умнова), наказала мне, чтобы без Лидии Наумовны домой не возвращался.

И он обнимет меня и скажет:

— Не допускаю мысли, что будешь возражать!

А Лидия Наумовна заметит с чуть кокетливой усмешкой:

— Надо же и со мной считаться, дорогой Григорий Борисович. Хотя бы для приличия спросили, могу ли я поехать, согласна ли?

— Каюсь, опростоволосился, но друзья простят, — ответит Умнов, и все будет так, как раньше.

Сейчас они уехали в город за какими-то покупками. Вечером пойдут в драматический театр. В полночь машина Умнова остановится недалеко от нашего дома. Лидия Наумовна зайдет попрощаться. И тут-то мы с ней поговорим по душам.

…Я заставил себя подняться со стула. Ушел за город в Булибинскую рощу. Там тише, слышнее шум поездов. Там мне легче оторваться от мыслей, о своем быте и погрузиться в мысли о песенных дорогах, какими всю жизнь шел Александр Михайлович Листопадов.

Уже час-другой я хожу по полянам между кленами, ясенями и акациями. Здесь и в самом деле очень тихо. И в этой тишине сухая осенняя трава громко шуршит под ногами, еще громче изредка потрескивают опавшие сучья, а гудки паровозов ну просто человеческим голосом упрашивают и зовут:

«Да выкиньте вы, Михаил Владимирович, из своей головы и Умнова, и Лидию Наумовну!.. Думайте о большом, человеческом, о том, что важно и нужно для многих и многих людей!.. Прошлые дни вы куда больше нам нравились… У вас тогда было хорошее дорожное настроение. Вы шли теми путями, какими прошел Листопадов. Как он, вы напрягали усилия, чтобы для людей раскрыть душу народного слова, подчеркнуть его ясность, искренность, простоту, без которых все в мире кажется фальшивым, скучным и ненужным!.. Просим вас, Михаил Владимирович, верните настроение минувших дней! Верните!»

И я снова слышу воодушевляющие гудки, бодрый и шумный, как водопад, стук колес, но настроение недавно минувших дней ко мне никак не возвращается… Брожу и вспоминаю нашу далеко не короткую семейную жизнь с Лидией Наумовной. В лихую годину, когда кулаки хотели голодом уморить страну, у нас родился сын Костя. У нас не было ничего, чтобы помягче постелить ему на дне жестяного корыта. Я кинулся проверить облигации государственного займа, и оказалось, что мы выиграли семьдесят пять рублей. Мы радовались сыну, выигрышу. Помню слова Лиды: