Повести наших дней - [157]

Какое-то время Полина Шахтерка и Огрызков шли молча. Тит Ефимович и не собирался заговорить первым. За длинные часы сегодняшней дороги, очень короткой, если ее измерить на километры, он убедился, что Полина Шахтерка самые опасные для жизни трудности умеет обойти умно и смело. Он так бы не сумел. И он ей разумно уступал первое слово. И так будет до тех пор, пока они не подойдут к этому кургану. А дальше?.. Огрызков затаенно вздохнул. Дальше он должен, несмотря на полное доверие к своей попутчице, расстаться с ней.

С трудом и неловкостью выговаривая слова, Огрызков сказал Полине Шахтерке, что дальше пойдет один, так указывает дело.

— Ну что ж… Ну что ж… — ответила Полина, доставая из-под платка листок. — Вот он потерял… когда отрывал повязку… Почитаем вместе и уж тогда… разбредемся…

Записка была написана карандашом. Читали ее вместе, оглядываясь и в сторону профиля, и в ту сторону, куда убежал полицай.

«Ты, Фома, по моему ходатайству обмундировку получил сполна. Обмундировка новенькая, как с иголочки. Германские власти полностью тебе еще не доверяют. Оно и правильно. Доверие надо заслужить. Вот и иди к хутору Подкурганному. Поможешь Семену Бобину его жену пригнать по месту назначения. Эту задачу считай пустяковой. А вот разузнать, где у советских тайная лечебница для раненых — это уже задача посложнее. Германские власти верную службу замечают и отличают. Сначала найдешь Семена Бобина. Ищи его в тех хатах, что по склону кургана, ниже Астаховой высоты. Про эту высоту на десятки верст все знают. С Семеном Бобиным вдвоем будете действовать. Мне, Фома, поговорить с тобой некогда. Есть дела куда поважнее. И все срочные. Повязку возьми с собой. Только соображай, в каких случаях она тебе помощница, а в каких — совсем наоборот. Удачи тебе. Стогов».

Прочитали. Задумались на короткое время.

— Как звать тебя? — спросила Полина Шахтерка.

— Тит Ефимович… Огрызков я.

— По теперешнему времени длинное у тебя название. Буду называть тебя просто Тит. А я — Полина. Так и называй. — Она была сейчас зажуренная, обессилевшая. — Так вот, Тит, получается, что наши с тобой дороги пока неразделимы. Как думаешь — почему?

— Вместе нам проще будет справиться с делом…

— А ты, Тит, подумал, что полицай вот-вот может вернуться за этой бумажкой?

— Не подумал.

— Зря. Вернется, а мы не готовы его принять.

Полина попросила у Огрызкова костыль, взвесила его в руке:

— Ого! Тяжелый. Будто свинцом налитой.

Огрызков потянулся взять костыль, но Полина не отдала его.

— Нам теперь надо молчать, прислушиваться и ждать, — сказала она.

Ветер продолжал наскакивать волнами. Иногда он протяжно взвизгивал, точно оплакивая истосковавшееся поле, источавшее только один запах — запах тления. Да и шуршало это необъятное поле под его волнами сухим, безжизненным шорохом. Наверное, в завывании ветра было и тоскливое сожаление о тех унылых людях, обнищавших, бредущих по бездорожью. Им бы самое время сейчас поднимать зябь, следить за всходами озимых, а ему, ветру, куда приятнее проноситься над густыми зеленями и на своих волнах разносить по миру их живительные запахи.

Ветер знает, что и этим двум, что притаились на плохо убранном кукурузном поле, нашлось бы другое дело, а они ждут полицая, надут его с нетерпением, с боязнью: а вдруг не придет?.. А им обязательно надо, чтобы он пришел. Им обязательно надо его убить.

— Неужели не придет? — озабоченно спросила Полина.

— Должен же он — за бумажкой…

Огрызкову не дает договорить Полина:

— Так чего ж он медлит? День-то клонится к вечеру.

Тот, кого они ждали с тревогой долгих полчаса, пришел. Скорее — прибежал. И в испуге спросил:

— Тут бумажка выпала из-под повязки, не видали?..

— Я в самом деле видала тогда какой-то листок. Ветер его ковырнул и вон туда унес… Поищите, господин полицай, там… Не мог же он исчезнуть, — ответила Полина и пошла помочь полицаю в его поисках. — Вот здесь будто. — Она незаметно подбросила ему бумажку. — Господин полицай, вот он — листок этот! Как бы ветер опять не унес!.. — крикнула Полина.

И когда полицай кинулся за бумажкой, нагнулся, чтобы ее поднять, Полина с точным расчетом ударила его костылем по затылку раз и другой!.. Немного постояла около него, потом вернулась к Огрызкову и глухо проговорила:

— Для порядка накрой его чем-нибудь… Теперь он безвредный, а я присяду отдохнуть и помолчать.

Огрызков, присматриваясь к неподвижно лежащему полицаю, не сразу, а все же заметил отдаленные, смутные признаки жизни на его лице. Он вернулся к Полине и сказал:

— Он еще того… не полностью… Дай мне костыль.

Полина безотчетно подала ему костыль.

Огрызков, сделав то, что уже навсегда отделило полицая от живых, накрыл его стеблями кукурузы, а сверху положил комья земли.

Он подошел к Полине. Она сидела неподвижно и была похожа на большую нахохлившуюся птицу, безнадежно отставшую от своей стаи. Догадываясь, что у нее на душе, Огрызков сказал:

— Полина, я управился.

Она не ответила.

Он сказал чуть громче:

— Солнце вон как опустилось. Вечереет…

— Я, Тит, здорово отяжелела. Ты дай мне руку. И дай костыль. Он мне для опоры.

Отвлекшись от тяжелых мыслей, Полина спросила: