Повести - [6]

И Робейко цифрами из записной книжки отвечал Зиману и, повернувшись к Караулову, хрипел о том, что нет исхода иного, что раз революция требует… Стало быть, рисковать нужно.

— Рискнешь — возьмут белобандиты город, перебьют коммунистов, на несколько месяцев отрежут край от центра, — раздельно, негромко, но слышно для всех говорил Караулов, а потом, повышая голос, кричал сердито: — Да что ты, Робейко, блажишь? Ведь то, о чем я говорю, — это не шутки. Спроси вон у Климина, он, как предчека, обо всем этом знает.

А Климин молчал, мечтал о чем-то; глаза его были веселы и нежны. Услышав свою фамилию, вздрогнул, и мечты его рассеялись. С бессознательным раздражением слушал он Робейко, который снова взял слово. И Климин вполне соглашался со спокойными возражениями Зимана, с грозными предостережениями Караулова, и все, о чем говорил Робейко, казалось плодом его болезненного возбуждения.

— Напрячь нужно волю, чтобы выйти из тупика, иначе… полей не засеем!

И, закашлявшись, в темноту окна указал Робейко рукой. За нею Климин последовал взглядом, глянул ночи в глаза. Просто и строго смотрела она в комнату. И Климин представил себе темную ширь этого раздольного края, покрытого тихим пологом ночи. Поля, пробуждающиеся под побуревшими сугробами, поля, ожидающие сева; мужиков, что в погожие дни собираются у завалинок и толкуют о погоде, об урожае, а потом вспоминают, что пусто в амбарах, что нету семян, расходятся молча и ждут помощи, обещанной городом. И понял вдруг Климин, почему так горит и трепещет Робейко, понял: «нету другого исхода», и сразу проснулся практический, четкий рассудок его, зорко охватил весь проект, мысленно Климин представил себе весь путь его выполнения, и звонким, сильным голосом поддержал он Робейко.

Робейко отдыхал, откинувшись в мягком кресле, и с улыбкой кивал головой, слушая Климина, который сразу обрушил на Зимана практические предложения, и когда голосовали, то только один Караулов «против» поднял свою большую, сильную руку с обезображенными от обмороза кривыми пальцами.

Сейчас же после заседания укома собрались Климин, Робейко, Караулов и Зиман — комиссия, выбранная для проведения в жизнь проекта заготовки дров.

Завтра под руководством комиссии, волею партии, начнется работа!

Завтра в газете статья передовая каждому будет кричать об опасности голода, о необходимости действия!

Завтра на митингах и собраниях военкомы и агитаторы расскажут о том, почему нужно всем идти рубить дрова!

Завтра Зиман со всех складов соберет пилы и топоры, а коммунальное хозяйство мобилизует подводы!

Завтра Робейко будет в профсовете проводить предложения о мобилизации членов союза, а на предприятиях общие собрания рабочих будут выносить горячие резолюции… Завтра!

Сегодня в большом кабинете, где люстры, и диван, и портьеры, и кресла, и чернильный прибор на столе — все шепчет о прошлом, о неприступной, благоговейной тишине кабинета директора банка, директора, который раньше жил в этом доме, — сегодня в этой комнате всю ночь под ярким светом электричества сидят четыре человека, и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» чернью и золотом сказано на алом сукне, что висит на стене.

Робейко в углу, за маленьким столиком, пишет передовую для завтрашнего номера газеты, и мешают ему то назойливое перешептывание Зимана, то глухие слова Караулова, то звонкий голос Климина, и, вычеркивая неудачное слово, он ловит другое и, поймав, торопливо бросает за буквою букву.

Над городом, над беспредельными белыми сугробами, над горами бесшумно проходит лунная синеглазая ночь. Вечер был встревоженно ветреный; быстро неслись облака между звездами и землей; яркий поясок алел на закате, отделяя темное небо от белой земли. Ветер качал вывеску; пела она скрипучую песню, и черная тень металась по тротуару. А потом ветер угнал облака и утих. Стало морозно. Улицы пусты, далеко видны из края в край; звонки шаги случайных прохожих, небо глубоко и звездно, как зимой.

Климин вышел на воздух, вздохнул полной грудью, и стало ему радостно, потому что услышал он аромат сонного дыхания весны, задремавшей на далекой поляне в лесу.

Куда идти? Ведь близок рассвет, он неслышно крадется из-за высоких домов, и ночь медленно бледнеет, точно кто-то освещает улицу далеким большим фонарем. Скоро утро, и нужно браться опять за работу. И бодрым шагом пошел он по пустым улицам в Чека, чтобы поспать до утра на диване в своем кабинете.

Хотелось есть, и еще больше, чем есть, хотелось спать, но в голове продолжали звенеть голоса товарищей, и он продолжал видеть, как Зиман стоя вычерчивает на листе бумаги план города, пристально следит за его рукой Робейко, а Караулов с недоверчивой усмешкой постукивает тихонько по полу своей огромной ногой, обутой в желтый солдатский сапог…

Город в глубоком молчании, и даже не видно огней в этот поздний ночной час. Только двухэтажное здание Чека бросает свет на сугробы да зоркие часовые на постах у подъездов. А внутри, в пустых комнатах, освещенных ровным и ярким электрическим светом, застыли стулья, столы и шкафы, и кажется: оцепенели они в чутком сне, от которого так легко пробудиться.