Повести и рассказы - [45]

Текли потоки воды по полу. В глубоком кресле, быстро тая, оседала маленьким снежным комочком белая, нежная Снегурочка. И где ее ручки? Растаяли. И где ее ножки? Растаяли. – Слабый еще раз раздался нежный голос:

– Я умираю!

И уже только груда тающего снега лежала на кресле.

IX

Заплакали ребятишки, – громкий подняли вой. Пришла Анна Ивановна с теплым одеялом. Спросила:

– Где же девочка?

Плача говорили дети:

– Растаяла наша Снегурочка.

Вернулся Николай Алексеевич с гусиным салом. Спросил:

– Где же девочка?

Плача говорили дети:

– Растаяла.

Сердито говорил Николай Алексеевич:

– Зачем вы ее отпустили!

Уверяли дети:

– Она сама растаяла.

Большие и малые смотрели на остатки талого снега и на потоки воды, и не понимали друг друга, и упрекали друг друга:

– Зачем посадил к огню Снегурочку?

– Зачем отпустили девочку, не согревши?

– Злой папа, погубил нашу Снегурочку!

– Глупые дети, что вы говорите нелепые сказки!

– Растаяла Снегурочка!

– Снегу-то сколько натащили!

Плакали маленькие, а большие то сердились, то смеялись.

И не было Снегурочки.

Несобранная проза

Ниночкина ошибка

I

Был летний вечер или, вернее, летняя ночь. У городского головы нашего маленького города справлялись именины дочери, девицы, приданое которой привлекало много желающих попасть в женихи. Наш городской голова ладил со всем городом, и потому к нему собрались в этот вечер все те, из кого состоит наше так называемое общество. Молодежь танцевала под звуки рояля, а пожилые и солидные люди играли в карты в хозяйском кабинете.

Не мешает заметить, что городской голова у нас был не из купцов, как почти все головы небольших русских городов. Он был из местных дворян, имел в городе большой двухэтажный дом, тот самый, где теперь шел «пир на весь мир», и служил прежде председателем мирового съезда, а теперь уже на второй срок был выбран головою. При этом он вел еще и торговлю, и нижний этаж его дома занят был магазином, где можно было найти и дамские наряды, и чай да сахар, и керосин да свечи. Года три назад он овдовел.

В дверях одной из гостиных, где было не так светло, как в других комнатах, и куда мало кто заглядывал, столкнулись два приятеля: учитель Иглин, сухощавый блондин с близорукими серыми глазами, и городской судья Балагуров, плечистый и полный брюнет с яркими губами и самоуверенными движениями, – оба лет тридцати двух.

– Ты куда так стремишься? – спросил Иглин ленивым голосом.

– Ищу визави, – озабоченно отвечал Балагуров. – Ты танцуешь?

– Нет, где мне! – с усмешкой промолвил Иглин.

– Ну что ж ты, – удивился Балагуров. – Так брат нельзя, таким кисляем быть не годится… А я тут около Ниночки занялся.

Хозяйская дочь, именинница, звалась Антониной Филипповной.

– Надеюсь, с успехом? – все с тою же усмешкой спросил Иглин.

– А вот надо актерика этого хорошенько проучить, Полтавского, ухаживать вздумал, пьяница этакий.

– Уж и пьяница!

– Да что тут, – все здешние актеры те же золоторотцы, босяки. Перестанут в одном городе сборы делать, в другой поплетутся по образу пешего хождения, на своих подошвах, вздев сапоги на палочку… Ну, однако, надо бежать.

– Давно пора, – сказал ему вслед Иглин.

II

Иглин отыскал молодую именинницу. Молодые люди нашего города отличаются почти все застенчивым нравом и в первую половину вечера предпочитают в антрактах между танцами наведываться в столовую, где в изрядном количестве приготовлены всякие утешительные напитки.

Поэтому случилось так, что Иглин нашел Ниночку в разговоре и, кажется, скучном для нее, с одною из ее подруг. Стул возле Ниночки был свободен. Иглин опустился на этот стул, нагнулся к уху Ниночки и спросил ее тихо и быстро:

– Кто лучше: Полтавский или Балагуров?

– Как?

Ниночка вскинула на него удивленные глаза и постаралась придать им строгое выражение. Иглин улыбнулся в ответ на ее недоумевающий взгляд и продолжал, настойчиво глядя прямо ей в глаза.

– Для вас-то кто лучше кажется?

– Послушайте, так нельзя спрашивать, – отвечала Ниночка с легонькой растяжкой, стараясь выдержать строгий тон.

И она повернулась было к своей подруге, с которою только что разговаривала, но той уже не было на месте.

– Полноте, отчего нельзя? – убедительно сказал Иглин.

– Отчего?

Ниночка затруднилась ответом: очень уж самоуверенно спрашивал Иглин.

– Да, отчего? – повторил он свой вопрос.

– Ну вот, – сказала Ниночка, – да только вы способны так спрашивать.

– Но, однако, кто же лучше? – настаивал Иглин.

Ниночка засмеялась.

– Балагуров – ваш друг, – сказала она наставительным тоном, поколачивая легким веером по ладони своей маленькой ручки, затянутой в перчатку.

– О, я не передам ему того, что вы мне скажете.

– Да, в самом деле? – спросила Ниночка, лукаво улыбаясь. – Вы меня утешили. А я боялась, право боялась.

– Боялись Балагурова? Вот уж…

Иглин остановился.

– Что «вот уж?» – спросила Ниночка.

– Нет, это я так… Ну-с, и так, кто же лучше?

И он наклонился к девушке с тем доверчивым видом, который часто заставлял людей быть с ним более откровенными, чем они сами желали.

– Знаете, – нерешительно сказала Ниночка, – ваш друг Балагуров чванен и скучен не по возрасту.

– А не правда ли, – с живостью подхватил Иглин, – как мил и остроумен Полтавский?