Повести и рассказы - [16]

— А, ну, подойди, чухна! Много ль вас на фунт идет?!

— Не замай, картофельна республика! Брюхо вспорем!

— Чухны! Клячи! Полуверцы!!

И в ответ разрывались руганью сотни широких ртов, чрез толпу летели стулья и с треском грохались в стену, над головами приседавших солдат. Но кольцо все сжималось и сжималось, общий рев нарастал, передние ряды эстонцев, подпираемые сзади, ощетинили кулаки, как дикообраз иглы, скуластые лица их корчились от оскорблений и мужичьих плевков, звериное чувство кровью зажгло глаза, упруго согнуло колени, спины, вытянуло шеи, напрягло каждый нерв и мускул для последнего алчного прыжка. Еще маленько, какой-нибудь крик, какой-нибудь жест и…

И вот со свистом пронеслась по воздуху пивная бутылка и прямо солдату в лоб.

— Урра!!. — и все заклубилось лешевым клубком.

— Бей их!.. Режь!..

Но в этот миг, когда клинки ножей убийственно сверкнули — вдруг неожиданно грянули громом, один за другим, три выстрела. И как ушат ледяной воды на сумасшедших — свалка замерла. И на виду у всех высоко поднялся над толпой детина-солдат. Он взгромоздился на стол серой бесформенной массой, как гора.

— А-а, едри вашу, черти!.. — с торжествующей угрозой зарычал он, как стоголовый лев.

Он был огромен, страшен, лохмат, словно таежный леший. Таких людей за границей нет. Неуклюжие, как салазки, вдрызг изношенные валенки, длинный, вывороченный вверх шерстью косматый тулуп, и рыжая, такая же косматая, с прилипшей соломой папаха, из-под которой выпирали меднокрасные подушки щек, круглый, как колено, подбородок и небывалые усищи, похожие на воловьи, загнутые вниз, рога. Большие, навыкате, глаза дерзко издевались над толпой, он чувствовал себя, как деревенский колдун средь темных баб, у которых страх отнял язык и разум.

Все это произошло в короткий миг, и мгновенное оцепенение толпы вдруг разразилось буйными криками:

— У него пюсс! Оружие! Вялья! Вялья! Долой его!.. Веди к офицеру!..

А сзади кричали русские:

— Чуланов! Стреляй их, сволочей!.. Стреляй!!.

Верзила грохнул еще два раза из револьвера в потолок. Толпа, топоча каблуками, шумно откинулась прочь.

— А-а, не вкусно?! — хохотом заржал Чуланов и раскатисто рявкнул: — Эй, наши!.. Убегай!.. Сей минут от ихнего дома и от всей чухны один дрызг останется!.. — В его руках высоко вскинутых над головою, смертоносно закруглились две большие бомбы. Толпа оцепенела, — помид… помид! — вросла в пол, и онемевшие взоры влипли в бомбы, как в магнит. От бомб струился смертный холод и какая-то неиз'яснимая роковая власть. — Молись, чухна, богу!.. Эх, и мне не жить… Прощай, белый свет! — Верзила, пыхтя и ворочая бычьими глазами, сунул из правой руки бомбу за пазуху, перекрестился. — Пропадать, так пропадать, — быстро схватил обе бомбы в руки, подпрыгнул и…

По залу пронесся многоголосый вопль ужаса и, давя друг друга, толпа в ослепшем страхе бросилась к окнам и дверям. Треск, звяканье, неистовые крики женщин, вой мужчин… Взрыв бомбы слышали немногие, только те, которые упали в обморок. Слышала его и Варя: грохот, ослепительный огонь и тьма.

Верзила Чуланов еще не успел сползти со стола, как зал был пуст. Он зашагал вперевалку к буфету, заглянул вниз, куда были спрятаны закуски и, пошарив рукой, ущупал чей-то большой и холодный, как у собаки, нос.

— Вылезай, чего лежишь, — прохрипел он сдавленно.

Из-под стойки выполз Масленников:

— Сволочь, — сказал он. — До чего напугал…

Верзила шевельнул рогатыми усищами, снял папаху и отер взмокшее лицо подолом гимнастерки:

— Фу-у! — От чрезмерного напряжения он весь дрожал.

— Ты ошалел?! Где бомбы? Сволочь…

— Вот, — сказал верзила и бросил на пол два стеклянных, синих шара. — В баронском саду снял, в фольварке… Дюже поглянулись.

Из разных потайных углов и закоулков выползала солдатня, у многих лица были в сплошных кровоподтеках. В выбитые окна клубами валил мороз.

— Пошарь-ка шнапсу… Да пожрать, — прохрипел верзила.

Из дверей освещенного опустевшего зала выглядывали кучки неподдавшихся панике людей.

А за стенами дома, на свежем, ядреном воздухе, под мягким лунным светом, толпа пришла в себя. Все сбились, как овцы, в кучу: женщины, молодежь, солдаты.

— Пьяный, анафема. Надо ему бучку дать… Это — Чуланов Мишка! — выкрикивал какой-то рыжеусый маленький солдатик.

— Такой скандал, чортов дьявол в благородном месте произвел, — кричал другой солдат.

— От такого ужасу не долго и в штаны… Будь он проклят…

Послышались бубенцы, песня, гиканье: к дому подкатили на двух тройках офицеры.

— Стоп! — и кучера-солдаты осадили лошадей.

— Что? Гуляете? С праздником, господа свободные эстонцы! А можно нам, так сказать, присовокупить себя? — И холеный, краснощекий в великолепных бакенбардах офицер занес из саней лакированную ногу.

И в сотню ртов загалдел народ: жалобы, угрозы, плач. Солдаты сорвались с мест и, подобрав полы, замелькали меж соснами, как зайцы, утекая.

Николай Ребров отпаивал Варю холодной водой:

— Это ж все было подстроено… Для озорства… Варечка, успокойтесь… Хотите, я вам кусок ветчины принесу?

Варя сидела на стуле, в дальнем углу буфета, она смеялась, плакала, целовала юноше руки, пугливо покашиваясь на шумную кучку пирующих солдат.