За пределами Польши трилогию — и причины этого понятны — воспринимали прежде всего как увлекательное, приключенческое повествование. Действие в нем развивается стремительно. Читательский интерес непрерывно подогревается неожиданными поворотами сюжета. Герои очерчены так, что без труда запоминаются, не походят один на другого — даже второстепенные — и не сливаются в читательской памяти в одну массу. Польский читатель восхищается и языком романов, который не только красочен и ярок, но выдержан в звонком, захватывающем ритме, архаизирован же в не очень значительной степени. Колорит эпохи передается меткостью речи и строгим отбором языкового материала. Обильны здесь вкрапления в речь персонажей латинских слов и выражений, что являлось характерной особенностью старопольской книжно-речевой манеры, особенно в XVII веке. Век этот был замечателен расцветом мемуарной, эпистолярной и ораторской прозы. И в языке трилогии это чувствуется: стоит обратить внимание хотя бы на речи, с которыми обращается к шляхте пан Заглоба, построенные по всем правилам риторики.
Сенкевич добивался от читателя не только увлеченности сюжетом, не только неслабнущего интереса к тому, что будет дальше. Он заставлял его волноваться и пережинать. Он убеждал его, что в жизни по-настоящему ценны благородство и дружба, верность и храбрость. Лишь избранные так живут в его романах, но этим и оттеняется непреходящая ценность высоких чувств. Он соблюдал (почти всегда) канон благополучного конца, соединял счастливые пары, вознаграждая самоотречение,— и этим шел навстречу читателю, заставлял верить в обоснованность веками отстаиваемого права на счастье, верить в то, что борьба за него не безнадежна.
Кроме того, трилогия вводит читателя, конечно, в первую очередь польского, в мир патриотических чувств. Часто она остается лишь первой ступенью в гражданском воспитании. Неизбежным оказывается, когда читатель вступает в возраст более зрелый, расширение тех знаний о прошлом, которые были ранее заложены. Возникает критическое отношение к авторскому консерватизму, происходит расставание с трилогией ради книг более глубоких. Иногда трилогию зачисляют в юношеское чтение и перечитывают, чтобы вспомнить свои отроческие годы. Но во всех случаях присутствие трилогии в сознании тех, кто ее знает и любит, оказывается прочным и заметным.
С конца 80-х годов писатель снова обращается к современной тематике и создает романы «Без догмата» (1889— 1890) и «Семья Поланецких» (публиковался в 1893— 1894 годах). Популярность романов Сенкевича лишь со временем позволила ему упрочить свое материальное положение, хотя книгоиздатели (не только в Польше) наживали на их публикации немалые деньги. Личная жизнь писателя складывается несчастливо. Еще в период его работы над трилогией, в 1885 году, умирает Мария Сенкевич. В 1893 году писатель вновь женится на юной Марии Володкович. Молодая пара венчается в Кракове, обряд совершает ксендз-кардинал, новобрачные едут в Италию, и сразу же происходит разрыв. Через два с лишним года римская курия соглашается признать брак недействительным. Все эти годы писатель много путешествует, лечится на заграничных курортах, бывает в европейских столицах, совершает поездки в Италию, Грецию, Испанию, в Египет и на остров Занзибар. Газеты в 1891— 1892 годах печатают его «Письма из Африки».
Социально-бытовые романы Сенкевича менее увлекательны, нежели исторические. Выше других оценивался критикой роман «Без догмата». К этому, надо признать, были все основания. Сенкевич в этом произведении коснулся серьезного, отраженного рядом европейских литератур явления: того кризиса сознания, одним из симптомов которого в XIX веке считалось появление «умных ненужностей», молодых людей, пораженных болезнями воли. (В этой связи неоднократно говорилось, например, о родстве между «бездогматовцем» Сенкевича и типом «лишнего человека» в русской литературе.) М. Горький писал, что Сенкевич изобразил крах индивидуализма как мировоззрения, а герой его, отмеченный печатью вырождения, стоит в одном ряду с созданиями предшественников (Мюссе) и современников писателя (Бурже, Пшибышевский). «Мы видим,— писал Горький в статье «Разрушение личности»,— что «исповедь сына века» бесчисленно и однообразно повторяется в целом ряде книг и каждый новый характер этого ряда становится все беднее духовной красотой и мыслью, все более растрепан, оборван, жалок. Грелу Бурже — дерзок, в его подлости есть логика, но он именно «ученик»; герой Мюссе мыслил шире, красивее, энергичнее, чем Грелу. Человек «без догмата» у Сенкевича еще слабее силами, еще одностороннее Грелу, но как выигрывает Леон Плошовский, будучи сопоставлен с Фальком Пшибышевского, этой небольшой библиотекой модных, наскоро и невнимательно прочитанных книг!»[2]
К началу 90-х годов польский реалистический роман имел на своем счету замечательные достижения. Элиза Ожешко создала самое широкое из своих полотен — роман «Над Неманом». Болеслав Прус опубликовал «Куклу» — одно из вершинных достижений польского реализма. Автор «Без догмата», обратившись к современности, нашел свой круг проблем, свою повествовательную манеру.
