Повести и рассказы - [38]

«Насколько я понимаю, именно нам с вами выпало разделить всю тяжесть этого кошмара. Мы никогда толком не осознаем случившегося. Не знаю, что еще и сказать, кроме как выразить вам сочувствие и глубочайшее соболезнование. В худшие моменты кошмара мне почти уже начинало казаться, что это я ответствен…»

После выписки Марисы из больницы Леа увезла ее из Скэтскила. Она не могла больше жить в квартире, где все напоминало о пережитом. Правда, все соседи относились к ней замечательно, поддерживали как могли, и она даже обзавелась несколькими друзьями. К тому же и работа была под боком. Стоило ей захотеть вернуться в клинику Найака, и Дэвитт Ступ вряд ли стал бы чинить препятствия. Он помирился с женой и пребывал в благостном расположении духа. Но у Леа не было желания видеть этого человека опять. И ездить привычным маршрутом через мост Тэппан-Зи и обратно.

Выпавшее на ее долю испытание помогло сблизиться с сестрой Эврил. Пока Мариса лежала в больнице, Эврил оставалась в Скэтскиле, одна из сестер постоянно дежурила в палате у девочки. Эврил даже бросила работу в Вашингтоне, взяла отпуск за свой счет. Это она помогла Леа найти новое место и переехать в Махопак, что находился в пятидесяти милях к северу, среди холмов округа Путнамм.

Хватит с нее округа Вестчестер! Сыта по горло. Леа никогда сюда больше не вернется.

Она была страшно благодарна Эврил, даже нужных слов подобрать не могла.

— Да перестань, Леа! Любая сестра поступила бы точно так же.

— Нет. Не любая. Только моя способна на такое. Черт побери, я так люблю тебя, Эврил!

Леа разрыдалась. А Эврил, глядя на нее, начала смеяться. И вскоре уже обе хохотали. После пережитого они стали по-новому проявлять свои чувства. Кидались из одной крайности в другую, стали непредсказуемыми, точно десятилетние девчонки.

Леа поклялась Эврил, что никогда и ничего не будет принимать на веру. Никогда и ни за что. «Чтоб мне провалиться на этом месте…»

С той самой минуты, как ей позвонили и сообщили: Мариса жива. Об этой минуте она никогда не забудет!

Одной Эврил было известно, что полиции все же удалось напасть на след неуловимого отца Марисы. Последнее время он жил в Гуз-Бей, штат Орегон. И там же погиб, в 1999 году, — несчастный случай на воде. Патологоанатом, проводивший вскрытие, назвал составленный им отчет неокончательным. Ходили слухи, что несчастного убили…

Леа испытала еще одно потрясение и острую боль утраты. Теперь он никогда не полюбит ее снова. И свою красавицу дочь. Теперь их отношения уже не исправить.

При Марисе она избегала произносить вслух его имя. Еще совсем малышкой Мариса часто спрашивала: «А где папа? Когда папа вернется?» Но теперь…

Смерть отца Марисы в Гуз-Бей, штат Орегон, была загадкой, но Леа Бэнтри не хотела разбираться в этом. Она смертельно устала от тайн и загадок. Отныне ей хотелось лишь одного — ясности, правды. Она окружит себя честными, порядочными людьми и проведет в этом обществе остаток жизни.

В этом Майкел Залман был с ней согласен. Больше никаких тайн!

Когда очень устаешь, выдыхаешься, тебе становится все равно. Заботит лишь одно: как выжить. Заботят мелочи жизни, банальности. До кошмара с Марисой он бы посмеялся над этими словечками, взятыми словно из телевизионного шоу, но теперь — нет.

Они были очень разными, Леа Бэнтри и Майкел Залман, и в этой паре Залман был более говорливым и активным. По его собственным словам, он принадлежал к племени говорунов. Такие люди становятся адвокатами, финансистами, успешными торговцами. В крайнем случае раввинами. Парочку раввинов-болтунов он знал лично. Для Залмана было огромным облегчением проснуться утром в Йонкере, а не в Скэтскиле. Причем проснуться не в апреле, когда начался весь этот ужас. Сесть в кровати и не поморщиться от дикой боли в голове, словно туда насовали битого стекла. Какое же это счастье — открыть газету, включить телевизор и не увидеть там собственную физиономию. Какое это благо — дышать легко и свободно. Совсем не так дышится в полицейском участке. Счастье — не быть объектом мести и ненависти сумасшедшей девчонки.

«Эта сумасшедшая девчонка» — так, не сговариваясь, называли Джуд и Залман, и Леа. И никогда, ни разу не произнесли вслух имени Джудит Трейерн.

Зачем сумасшедшая девчонка похитила Марису? Почему из всех ребятишек помладше выбрала в жертву именно ее? И чего ради потом покончила с собой, да еще таким чудовищно-жестоким способом — самосожжением, словно строила из себя мученицу? На эти вопросы ответов они уже не получат никогда. Запуганные ею девочки, поначалу участвовавшие в преступлении, тоже ничего толком не знали. Твердили о каком-то ритуале жертвоприношения индейцев племени онигара. Тупо повторяли одно и то же: мол, они не думали, что сумасшедшая затеяла все это всерьез. Они лишь выполняли ее указания, хотели числиться в друзьях Джуд.

Считать, что девочка была сумасшедшей, недостаточно. Но и признать ее безумной уже было немало.

Как-то Залман с видимым отвращением заметил:

— Понимать все не значит все простить. Если знать все, тебя просто стошнит от этой правды.

Леа, вытирая глаза, пробормотала:

— Никогда не прощу ее, ни за что! И никакая она не сумасшедшая, просто мерзкая, злобная тварь! Ей нравилось причинять другим боль. Она едва не убила мою дочь. И я рада, что она мертва. Избавила нас от себя, и слава Богу. И знаешь, давай больше никогда не будем говорить о ней, Майкел. Обещай.