Повести и рассказы - [27]

— Сегодня уезжаю, Медеич.

— Мннн, — сказал Медеич и поправил огонь в печурке. — Мн, Саша! Приезжай еще! Кто друзей забывает, тот ничего не стоит, ничего!

РИСУНОК НА ДНЕ

Повесть

^{Дина Калиновская}

Родилась в Одессе, училась в станкостроительном техникуме и педагогическом институте. Работала конструктором, художником-дизайнером, пионерво­жатой. Печататься начала в одесской областной комсомольской газете. В 1975 году опубликовала в журнале «Советиш Геймланд» роман «О, суббота!». В 1980 году этот роман увидел свет на русском языке в журнале «Дружба народов», затем переведен на ряд европейских языков. Печатала рассказы в «Новом мире», очерки — в «Литературной газете». Живет в Москве.

Маленький душный театр считался в городе прогрессивным и новаторским, поскольку его спектакли — авторов современных и тем более местных — отличались от классических приторных оперетт серьезным отношением к идее пьесы, и даже бесхитростная шутка тяготела к многозначительности, шутка-ягодка, например, к философичности, а шутка-лютик — к совершенно несуразным намекам. Но — ах! — Марица! И — ах! ах! — Сильва!

Скудна была бы жизнь города без пламенных чаровниц, без их крашеных перьев, безумных платьев, без слов, которые можно произносить только голосом пространств:

— Граф! Я ждала вас!

Необъяснимая сила счастливо-откровенной лживости и томительно-прекрасной ненатуральности и моложавости примадонн.

— Граф! Я прошу вас!

Ах, пыльный бархат занавеса! Ах, неторопливое угасание главной люстры! Уже умолк настраивающийся оркестр, уже трижды постучал дирижер палочкой по краю пульта. И вот уже музыка распростерла шелковые крылья над стареньким театром — началось!.. А вот уже она, особенная пауза перед выходной арией героини. Это мгновенное затишье высекает даже напуганность на лицах всех, кто знает подлинную ценность первого же явления примы. И взволнованный шепот! И тщательная подготовленность летучих жестов! Ах, уместность танца после сумрачно-гротескного вмешательства гордости и рока:

— Граф! Оставьте меня!

Какое, в сущности, счастье — попасть на оперетту летом под воскресенье в черном платье на узких бретельках и с кавалером, презирающим обман.

— Что тебе во всем этом нравится? — спрашивал он. Сам он просил у искусства суровой и беспощадной правды о несправедливостях, его душа жаждала разоблачений.

— Ах, все! — отвечала она ненатуральным голосом примадонны. Они сидели в ложе, она впереди, он во втором ряду за нею. Он пришел в театр в костюме и галстуке, она впервые увидела его в пиджаке.

— Слушай, ты жутко красивый!

Он поморщился, он с неудовольствием принимал ее комплименты его внешности, но все же поддался, перекатил под рукавом круглый, как арбуз, великолепный бицепс, чтобы затем, спохватившись, сжать ее почти детское запястье со значением: не хвали за вздор, я красивое никто — и это непоправимо!

— Начинается! — прошептала она сердито.

Он скосил к ней взгляд растерянности, взгляд упущенного времени и малости предстоящего, взгляд утреннего моря, и невзошедшего солнца, и молочного неба, взгляд незрелости, и печали, и просьбы, и покорности.

— Где сама? — строго спросила она о жене.

— Уехала в Бакуриани к родственникам, — был ответ.

— Ах, вот оно что! — с обычной между ними ласковой язвительностью воскликнула тихонько она.

Он пожал плечами. Ничего, мол, особенного, и нечего, мол, язвить. Уехала в Бакуриани, у нее там тетка, обыкновенные дела. Значит, человеку так захотелось. Муж с приятельницей смотрят «Марицу», и в этом нет ничего удивительного, подумаешь, психологические сложности!

— Хочешь посмотреть, как я живу? — шепнул он.

— Сегодня? — спросила она шепотом примадонны и взглянула в полутьме ложи из-под накрашенных ресниц.

— Когда же еще! — шепнул он и окутал большой ладонью ее маленькое голое плечо.

— Марица приехала! Марица приехала! — устремляя лица и взоры в левую кулису, восклицала массовка. Пружинно отжимая шаги от поскрипывающего пола, пронес себя по диагонали сцены красивый, как сам чардаш, управляющий Тасилло, и умопомрачительны были его обтягивающие лосины и короткие сапожки, и галуны, и осанка, и стан, и профиль.

— Безумец! — прошипела она, — Я не войду в семейный дом, когда жена в отлучке! — И тут наступила та самая пауза, великий момент затаенных дыханий перед выходной арией дивы.

И вот уже завтра, воскресенье, горячий полдень. Атланты на той стороне улицы щурились на солнце и вздыхали. Прохожих не было совсем, весь город в такое воскресенье бывает на пляже. Только часовой из мореходного училища время от времени выходил на улицу, смотрел на безоблачное небо из-под сдвинутой на глаза бескозырки, постукивал прикладом винтовки по тротуару и снова исчезал в прохладном вестибюле училища.

— На пляж бы! — сказала со стремянки Серафима.

— Лишь бы болтать! — ответила снизу Маруся.

К вечеру обещали явиться маляры, до их прихода много было всяческой работы. Серафима под самым потолком отдирали от стен мокрые старые обои, Маруся внизу проделывала то же.

— Ты совершенно напрасно звала тетю Ясю, — сказала Серафима. — Нам тут на два часа возни, но больше.

— Меньше читай, тогда мы успеем, — ответила Маруся, она раздражалась, когда Серафима зачитывалась газетами из нижнего слоя оклейки. — Ты убрала чашку? — И Маруся обернулась, проверила и убедилась, что чашки на виду нет.