Повести и рассказы - [7]

— Дядя Прокоп, — заметил он, не поднимая головы. — Вот ты опять заругался, а сам ведь зубами капсюль прикусываешь. Я видел.

— Что не надо, то и видишь, — Снарский замолчал и, не находя слов, стал с грустью смотреть на Гришуку.

— Себя с дядей Прокопом не равняй, — вступился Васька Ивантеев.

— Видел! Мало ли что ты видел! — Прокопий Фомич поднял трехпалую руку. — А этого не видел? Мог бы ведь и с пальцами ходить, они мне не мешали. Попробуй только, возьми еще раз в рот! Видел… — он сердито усмехнулся и стал смотреть в сторону. — Дядя Прокоп тридцать лет с этой привычкой гуляет, у него это и колом не вышибешь.

— А вдруг подведет привычка? Тебе что — жить надоело?

— Снарский свое дело, уже сделал, теперь ты сумей. Снарскому можно и помирать, — басок Прокопия Фомича стал солидным. — По моим дорогам вон сколько народу ездит. Полстраны!

— Рановато помирать, дядя Прокоп! Небось жить-то хочешь?

— Да что я — хлеба с изюмом не ел? — он с веселой усталостью посмотрел на всех. — Водки что ли не пил? Смотреть на нее не хочется!

— А все-таки посматриваешь! — заметил Гришука, и все засмеялись. — Дядя Прокоп, — сказал он немного погодя и еще ниже опустил голову. — А разве нас ты не любишь? Любишь — значит хочешь жить!

— Люблю! — Снарский скрыл улыбку. — Да если бы я только знал, что мне такого беса, как ты, подсунут! Я ему слово, он мне — два!..

— Ну-ка, сядь со мной, отдохни! — приказал Васька Ивантеев и схватил Гришуку за рукав.

Но тот вырвался и быстро взглянул Ваське прямо в глаза.

— С ним, Василий, не шути теперь. — Снарский строго посмотрел на Гришуку. — Он экзамен на пять сдал!

В это время издалека по горам докатился в ущелье долгий вздох. Взрывники подняли головы. Вздох повторился — громче, резче.

— Большой заряд, — сказал Ивантеев. — Алешка Савельев палит.

Полчаса все сидели на шпалах не двигаясь, ждали новых взрывов.

— Дядя Прокоп, — сказал, наконец, Гришука. — А что, Савельев, наверно, здоровый, а?

— Пять лет назад был точь-в-точь, как ты.

— Вот бы посмотреть!

— Не увидишь. Он от нас, а не к нам движется. Без остановки ломится, в самые горы уже залез.

— Дядя Прокоп, — Гришука вдруг поднял на Снарского карие глаза и сразу же опустил. — А что, Савельев тоже у вас учился?

— Во-он что! — Снарский значительно улыбнулся, и Гришука покраснел. — Вопрос понятный, — сказал Снарский громче. — Глубокий вопрос. Алексей — мой первый ученик из всех здешних. Пять лет назад, когда я сюда приехал, он был землекопом. Заметь это, Гриша.

— Имеешь все шансы, — Васька засмеялся и посмотрел на Снарского.

— А ты чего? — Гришука, красный, обернулся к Ваське. — Тебя-то мы как-нибудь перегоним, хоть ты и книжку имеешь.

И вдруг, взглянув в пропасть, Гришука закричал:

— Река-то! Мусакеев, смотри — была белая пена, а теперь что делается! Кровь!

Все поднялись. Внизу по дну ущелья летел красный, как сурик, поток. Снарский глянул вниз через край платформы и сразу же сел.

— Так и знал. Алешка тряхнул глыбовую осыпь. Молодец.

— А откуда краска взялась? — спросил Гришука.

— Горы видел у нас? Красные — глина. Как дождь — сразу с гор грязь летит. Там ее целое море заперто в горах. А закупорка слабая — из той же глины. Алешка, видно, всю окрестность с места тронул. Вот оно и пошло. — Снарский поднялся и еще раз посмотрел вниз через край платформы. — А много ведь ее, краски, а?

На них наплыло мутное мокрое облако, и все замолчали, подняли воротники, а Мусакеев и Гришука надели шапки. Облако становилось плотнее. Взрывники забрались под брезент, долго ехали в молчании, лежа на шпалах. Потом паровоз, шипя, выпустил пар и остановился. Дальше пути не было. Стал слышен тонкий свист дождя.

— Мелинит и шнур пусть остаются, — скомандовал Снарский. — Под брезентом им ничего не сделается.

Взрывники спрыгнули с платформы, пошли по скользким шпалам, уложенным без рельсов — вкривь и вкось. Прокопий Фомич быстро шагал впереди, невысокий, одного роста с Гришукой и Мусакеевым. Он торопился. Шпалы кончились, зажурчал под ногами мокрый гравий. Снарский налетел на тачку, брошенную рабочими, полную воды. Сразу за тачкой площадка обрывалась на краю затянутого пеленой дождя каменного оврага, выходящего к ущелью из гор, как из ворот. Взрывники спустились в овраг, на его покатое, убегающее к пропасти дно. В дождливом тумане запахло дымом. И, наконец, они увидели свою бревенчатую избушку, построенную на каменной плите, — «избушку Снарского».

Но, прежде чем войти, все четверо остановились у двери, прислушались. Под мелким дождем овраг звенел вокруг них, как луг, полный кузнечиков. И сквозь этот игольчатый шорох водяной пыли все ясно услышали новые звуки — жирный плеск, тяжелое хлюпающее движение.

— Так и знал! — резко сказал Снарский и, шлепая сапогами по воде, пошел за избу.

Взрывники услышали его протяжный, раздумчивый свист, толкаясь, побежали к нему. И сразу за избой, на метр ниже плиты, перед ними открылся широкий поток красной глины, быстро плывущей к обрыву. Посередине потока, поверх грязи, переплетаясь, неслись вниз красные водяные шлеи.

— Ишь ты, гвардеец, чего наворотил, — сказал Снарский, качая головой. — Придется завтра переселяться.