Повести и рассказы - [138]

— Понимаешь ли, я не пролезу, не сердись. Я слышал об этом, — сказал Ран. — Даже полные люди с трудом…

— Так тогда завтра, — предложил Владик. — Подходи к школе, и я тебе принесу соль. Думаешь, забуду? Ни за что! Принесу! Сегодня же положу в портфель!

— Завтра, Владик, не сердись, пожалуйста, но я не смогу, — признался Ран. — Понимаешь ли, у меня тоже мама, я ей обещал вернуться сегодня. Что она подумает? Еще волноваться будет. Мать! Но я попробую…

— А папа? — робко спросил Владик.

— Папы у меня, кажется, нет, — сказал Ран. — Впрочем…

* * *

Над городом спустилась ночь.

— А теперь посмотрим, как у нас поживает Владик Хвостиков. Кто и что готов сказать об отряде хвостиковых?

Владик был явно возмущен и одновременно смущен. Да и как не смутиться, когда все это происходило ночью, во сне, и вместо зоолога знакомый вопрос задала законченная двоечница Сима Кулькина.

Хвостиков, кажется, впервые в жизни хотел поднять руку. Захотел и подумал, какую — левую или правую? Какую же? Он никогда не знал даже этого примитивного: какую поднимать руку?

Но вдруг у него поднялась правая. Как-то само собой. Может быть, потому, что он был возмущен? И ведь это в самом деле возмутительно, когда отряд хоботных называют отрядом хвостиковых. Особенно после того, как он выручил класс на зоологии. Особенно и еще раз особенно после того, как он ходил по Москве с живым слоном! Но еще особеннее после того, как дома он взял у отца сразу десять томов «Жизни животных» и с трудом нашел том третий, где про хоботных такое сказано, чего нет в «Зоологии».

Хвостиков готов был вторично поднять руку. И не только правую, но и левую, если нужно.

И поднял сразу две руки.

Но тут сосед Кулькиной по парте Митя Елкин вдруг протянул руку:

— Можно я?

— Пожалуйста, Елкин, — сказала Кулькина. — Если вы, конечно, готовы.

Кулькина почему-то обращалась к Елкину на «вы». Вовсе не так, как преподаватели, говорившие обычно «ты».

— Я готов сказать, — выкрикнул Елкин, — готов сообщить, что…

— Так что, Елкин? — переспросила Кулькина.

— Не знаю, — признался Елкин. — Я хотел, а… Я не знаю…

— Садитесь, Елкин. Вы умница, Елкин, молодец, — похвалила Митю Сима Кулькина. — Кто еще?

Владик Хвостиков вновь готов был поднять руку или две руки сразу.

Он готов был сказать то, что прочитал вчера и что его по-настоящему поразило.

«Хоботные животные, — сказал бы он, — представляют собой группу, клонящуюся (как жаль ему Рана, неужели и он клонится?) к упадку последних представителей прежде многочисленного отряда млекопитающих; они служат живыми свидетелями прежних времен мироздания, дошедшими до нас представителями минувших дней нашей планеты.

Из видов этого отряда, населяющих нашу землю, до наших дней дожили лишь два или, может быть, три вида одного семейства, но именно они-то, очевидно, связывают настоящее время с первобытным миром: к их семейству принадлежали те гиганты, хорошо уцелевшие трупы которых сохранили нам в течение тысячелетий сибирские льды…»

Владик был готов все это сказать, готов еще со вчерашнего вечера, когда он не забыл потихоньку найти в кухне и спрятать в свой портфель не одну, а сразу две пачки мелкой столовой соли для Рана, но он промедлил и…

— Можно? — робко спросил Вася Строганов.

— Нет! Я! Можно? — завопила Нина Стрельцова. — Я! Я! Я!

И тут вдруг скрипнула дверь. Точнее, не скрипнула, а затрещала. Распахнулась одна половинка, и в нее просунулся хобот. Потом вторая — и в класс вошел слон.

— Ран! — закричал Владик и сорвался с парты. — Милый Ран! Неужели ты? Сейчас я тебе…

Владик бросился назад к парте, достал из портфеля две пачки соли, а Ран между тем прошествовал между рядами парт и сел на последнюю.

— На вот тебе, на, — подбежал к нему Владик и передал слону две пачки соли. — А ты говорил, что сегодня не сможешь…

— Спасибо, — сказал Ран. — Я просто у мамы отпросился, чтобы посмотреть, как вы тут изучаете этих самых хоботных. Ведь интересно…

— А я вчера, понимаешь ли, я вчера, как мы расстались, — продолжал Владик, — так у папы, оказывается, все про хоботных есть… Я весь вечер…

— Хвостиков! — зычным голосом произнесла Кулькина. — Почему вы бегаете по классу во время урока? И суетитесь? Сядьте на место! Вы мешаете…

— Так это же Ран пришел, — воскликнул Владик. — Понимаете, слон! Неужели вы не видите?

— Я ничего не вижу, кроме того, что вы бегаете по классу! — решительно заявила Кулькина. — И почему слон? Какой слон? Какой Ран? Что вы говорите? Не морочьте мне голову!

Видимо, никто не заметил слона. Опять! Как на улице! И Кулькина не заметила. Или у нее глаз нет? А как-то еще говорила, что будет учительницей!

Кулькина смутилась, но вдруг взяла себя в руки:

— Соблюдайте правила уличного движения! Итак, вы, Строганов! Что вы хотели нам сообщить?

— Молодцы! Молодцы! — вскочил Вася Строганов. — Я хотел сказать «молодцы»!

И он почему-то покосился на последнюю парту, где сидел Ран.

— Почему вы хотели сказать именно это слово «молодцы»? — спросила Кулькина, напуская на себя серьезный вид учительницы. — Объясните классу, Строганов!

— Потому что слово это стало международным. Мы тут долбим, например, немецкий. Другие долбят французский, английский. Говорят, даже испанский долбят в школах и хинди. И я слышал, еще урду. Может быть, и урду. Это тоже индийский. — И Строганов опять покосился на Рана, к полному удовольствию Владика, который отметил про себя: «Хоть этот молодец!» — А «молодцы», — продолжал Строганов, — на всех международных встречах по хоккею, особенно…