Повести - [48]

Я притворил дверь гаража, чтобы вскипятить Клаву еще больше, и быстро принялся за дело. Сначала я хотел использовать капот машины, но мешала покатость, все стояло на нем криво, и тогда я разостлал чистую бумагу на верстаке. Через пять минут обстановка для торжественного приема была создана. Рискуя посадить аккумулятор, я зажег фары, распахнул дверь и встал на пороге. Она уже уходила, уходила той злобной походкой, какой умела ходить только она одна: стоптанные ее матерчатые сапоги при этом как бы несколько слезали с ног. Загребая ими и озираясь по сторонам, Клава даже со спины была сейчас как фурия.

— Клавдия Ивановна!

Она вздрогнула, словно по ней выстрелили.

— Клавдия Ивановна, мы вас ждем!

Секунду она, видимо, боролась с искушением плюнуть в меня, но, к счастью, нас разделяло метров тридцать. И женское любопытство победило. Я еще раз ее позвал, и той же валкой походкой Клава двинулась к гаражу. Душа ее уже летела сюда, но ноги не желали идти. На лице Клавы плавала кривая нервная усмешка. И вот она стоит на пороге.

— Ой! — воскликнула она. — Чего это вы, Егор Петрович, придумали?

А я смотрел ей в лицо — только что полное злобы, больное. Глаза Клавы засветились, рот растянулся в неудержимую счастливую улыбку. Я видел у нее такое лицо только раз — шел мимо ее подвала и нечаянно застал ее врасплох: она сыпала зернышки своей канарейке, которая жила у нее между стекол и никогда не пела.

— У вас сегодня именины, Клава, — сказал я. — Не знали?

Я ничего не выдумывал: по Суворинскому календарю так и значилось — второе апреля — день ангела мученицы Клавдии. Я даже пытался представить, каким бы мог быть этот ангел и хотел к этому дню нарисовать Клаве поздравительный адрес, но ангел, как я ни пытался его изобразить, все смотрел на меня исподлобья и ничего другого, кроме метлы, брать в руки не хотел.

— Чего это вы? — с трудом отрывая взгляд от сервировки верстака, повторила Клава. — Какие-такие именины? Да еще бутылку зачем-то раскупорили… Коньяк? Да вы что?!

— За ваше здоровье, Клава! — сказал я. — Давайте верить друг другу и помогать. Выпьем за то, чтобы у вас в жизни все стало хорошо!

— Ой, — счастливо бормотала Клава. — Это ж надо — в шесть утра… Работать-то как потом?

Я потушил фары. Из полутемного гаража сквозь приоткрытые створки дверей было видно, как трубы над крышами уже начали желтеть от солнца. По двору кто-то прошел неспешной тяжелой походкой уставшего на ночной смене, в верхнем этаже скрипнула форточка, на асфальт перед дверьми гаража упал дымящийся окурок.

— Паразиты, — убежденно сказала Клава и засмеялась. — А я вот не буду сегодня больше мести. У меня именины сегодня… Но кто же это бросает? Из десятой? Из шестой вроде некому, там только этот старик… — Тут же лицо ее вдруг изменилось, стало тревожным. Забыв о своем правиле не смотреть в глаза, Клава вопросительно посмотрела на меня: — А что это собака в шестой выть стала? Вы ж у него бываете? Чего это она воет?

— Не знаю.

— Хорошая собака, — сказала Клава. — Умная. Вот поверите — за все годы, что я здесь, ни разу на асфальт не наклала. Не-е! Умная собака!

6

Не снимая легких полуботинок, Андрей возлежал на потертой ковровой кушетке, на которой обитал вечерами.

Перед кушеткой в креслах сидели двое — начавший седеть плотный, как снаряд, моряк и я. Моряк был стрижен под бобрик, нашивок у него на рукаве было две — одна широченная, а повыше ее еще одна, нормальной ширины, которая по сравнению с первой казалась тесемкой. Упершись ладонями в колени, моряк внимательно дослушивал, глядя Андрею в глаза, то, что тот обо мне говорил. Андрей кончил.

— Ну, что ж, я считаю, что вопроса нет, — сказал моряк. — Раз Егор Петрович уже работает на нас и пишет о порте, трудностей я не предвижу. Это вполне законное основание отправить его в море. Пусть плавает.

— Но чтобы не тянули, ладно? — переложив ноги, капризно сказал Андрей. — Чтобы из комнаты в комнату не футболили. Вы же можете, Иван Никитич, чтобы не волокитили?

Снаряд поднял короткую руку и подержал ее, как бы заслоняясь от яркого света, излучаемого лицом Андрея. Даже глаза прикрыл, так его слепило. Андрей повернулся ко мне:

— А ты — завтра же за анкетой. И заполни прямо при них. Ну что ты на меня смотришь?

— Смотрю, как вы за меня все решаете.

— О, господи, как ты мне надоел, — свирепо сказал он. — Как мне хочется тебе иной раз просто врезать! Вот, Иван Никитич, посмотрите на этого гуся! Посмотрите! Молодой, здоровый, холостой, ему предлагают даром, даже с приплатой в долларах мир посмотреть! А он что? Он рыло воротит! Иван Никитич, вы таких видели? Есть еще такие?

— Таких нет, — убежденно сказал Снаряд Никитич.

— Если ты думаешь… — начал я.

— Хватит! — рявкнул, вскочив с кушетки, Андрей. — Хватит лепетать! Я тебе кто? Может, я тебе никто и приказать уже ничего не могу? Да я лучше тебя знаю, что тебе нужно! Действительно знаю! Как знаю, что у него тут, — он, не глядя и по-хозяйски, ткнул моряка пальцем в живот, — так и то, что у тебя здесь. — При этом он ткнул меня тем же пальцем в грудь. — И хватит!

Из чего я узнал причину почтительности моряка, а тот, небось, подумал, что у меня была операция на грудной клетке.