Повести - [10]

И, коротко взглядывая в карие Наташкины глаза и радуясь, что разговор так удачно перескочил на спелеологию, Андрюха пояснил, что такое гроты, штольни и «колодцы», что такое сталактиты и сталагмиты, подземные озера и лабиринты. Что лазить иногда приходится и так: допустим, идешь, идешь по гроту, и вдруг он кончается, а под ногами у тебя щель. Узкая темная щель уходит куда–то вниз. Светишь фонариком, а луч не достает, не нащупывает дна, слабеет — такая глубина. Разводишь в стороны локти и колени и повисаешь между стенками щели в распор. А под тобой — черная пустота, провал. Находишь для рук и ног выступы и впадинки на стенках и так — все время в распор — спускаешься. Конечно, если по всем правилам, то должна быть страховочная веревка… — Тут Андрюха жестковато усмехнулся. — Или, представь… такой горизонтальный коридор, штольня, идешь по ней, она все уже, уже, и вот остается только лаз, черная дыра. Куда она ведет? А вдруг там еще никто не был? А вдруг там что–нибудь такое… Лезешь. Сперва на четвереньках, потом ползком, а дыра все теснее, теснее. Уже со всех сторон давит на тебя камень, жмет, дышать трудно. А не раздвинешь: снизу, сверху, слева, справа — камень. Остается одно: продвигаться на выдохе. Что значит «на выдохе»?.. А вот, делаешь выдох и, как червяк, извиваясь, протискиваешься на сантиметр. Стоит втянуть в себя воздух, вдохнуть, как ты уже заклинился, увяз. Ни с места. И опять делаешь выдох поглубже, ребра сжимаются, и… чуть–чуть вперед. А когда забрался уже далеко, устал, вдруг чувствуешь — тупик. Некуда больше. Надо возвращаться. Причем, пятиться задом: развернуться негде. Даже голову не повернуть. И вот пятишься, нащупываешь ногами лаз, одежда задирается на голову, душно, тесно, силенки на исходе…

— Батюшки, батюшки, — бормотала Наташка, глядя на Андрюху испуганно и восторженно. Деловитого комсорга больше не было, была Наташка, девчонка, которой страшно интересно — как это там, в пещерах?.. На ней была беленькая вязаная блузка и клетчатая юбка, и оттого, что сидела Наташка на табуретке, и оттого, что юбка короткая–прекороткая, загорелые ноги были все на виду. Иногда Наташка спохватывалась, ощипывала подол юбки, чтобы закрыть ноги, но чем же там было закрывать? Да и надо ли было такие ноги закрывать?..

— Это еще что‑о, — продолжал Андрюха. — Это, так сказать, просто «остренькие ощущения». А вот однажды, Наташ, мы действительно попали в переплет. Было дело. Думали — кранты…

В общем, скоро Наташка забыла и про свои открытые ноги, и про летнюю спартакиаду, глаза ее сделались совсем круглыми, а вся она так и загорелась — в пещеры! Она тоже хочет туда! Ей хоть бы один раз побывать, хотя бы одним глазком взглянуть!..

Андрюха обещал подумать, с важностью говорил о том, что каждого в группу не берут… Наташка просила, убеждала, говорила, что она ведь «не каждая», она ведь…

Вдруг дверь в табельную приоткрылась, и… «в дверях стоял наездник молодой, во взоре его молнии блистали». В дверях стоял угрюмый парень из Андрюхиной бригады. Он увидел их, сидящих коленки в коленки, и многозначительно промычал: «М‑м». И не уходил. Стоял.

— Ну что, Панкратов?.. Что? — нервно спросила Наташка.

— Может, пойдем покурим, а? — после долгих усилий сказать что–нибудь произнес Панкратов, обращаясь к Андрюхе.

— Не курю, — развел руками Андрюха.

— А может, покурим, а?..

— Слушай, закрой–ка дверь с той стороны! — вспылила Наташка. — Тебе русским языком сказано?

— М‑м… — зловеще промычал Панкратов, а его мутно–зеленые глаза как бы ощупывали и Андрюхины бицепсы, и Андрюхины кулаки. Так, не спуская с него глаз, и закрыл за собой железную дверь.

— Что это он? — спросил Андрюха.

— А‑а! — Наташка поморщилась. — Придет, сядет и сидит. Молчит. А то за проходной дождется. Идет рядом, сопит. Мрачный тип какой–то…

Андрюха вспомнил, что в тот день, когда слесари получали зарплату за прошлый месяц, этот самый Мрачный Тип поцапался с мастером из–за того, что мало якобы получил. «Ну погоди. Я тебе устрою, тебе устрою…» — грозил он мастеру.

— Из–за копейки удавится, — подтвердила Наташа. — Надька, моя сменщица, в цехкоме… Ну, и ей часто приходится собирать деньги. На подарок, если у кого день рождения, на венок или там… всякие сборы бывают. Этот — ни в какую. Что я, обязан? — говорит. — Что, профсоюз не может?.. Надька говорит — кащей!..

Тут зазвенел телефон. Наташку вызывали в бюро труда и зарплаты, она пробовала было отвертеться, но голос в трубке настаивал, и в конце концов Наташка сказала упавшим голосом:

— Да иду, иду… сейчас иду… — И, положив трубку, в отчаянии взглянула на Андрюху: — В БТЗ табели требуют, «восьмерки» считать для начисления зарплаты…

Он вызвался ее проводить.

— А у вас все еще «спячка»? — спрашивала Наташка по дороге.

— Правда что — спячка, — проворчал Андрюха. — Здесь что, каждый месяц так?..

— Ой, — вздохнула Наташка. — Почти каждый…

— Ну вот скажи, ты же здесь работаешь, ну почему так?..

— Если бы я знала… Да и никто, по–моему, не знает. Если бы кто знал, уж, наверное бы, сказал — вот в чем причина. Давайте устраним ее, и порядок. А то ведь…

— Да, пожалуй, — согласился Андрюха, а про себя решил: пойду–ка я к нашим парням. Они же по всему заводу разбросаны. И в заготовительных цехах есть, и в механических. И если найду тех, кто делает детали для нашей установки, то так и скажу — вы что же, сачки! Вы что нас голодом–то морите!..