Повесть об Остролистном холме - [80]
— тявкнула лиса, которая — при других обстоятельствах — не преминула бы этой полевкой перекусить. Однако животные вполне способны совладать со своими инстинктами, когда на карту поставлено благополучие всего сообщества, и насущная необходимость защитить это сообщество нашла отражение в удивительном союзе хищников и их жертв, собравшихся этой ночью на Остролистном холме. Наблюдатель мог бы насчитать с полдюжины лениво развалившихся полевок, десяток бурых крыс из отряда, регулярно обходящего дозором здешние места, трио суетливых белок с горящими глазками и нервно подергивающимися хвостами, пару лис, нескольких ежей, оранжевую морскую свинку, трех кротов, барсука (конечно же), удивительно застенчивую куницу, которая жалась к тени, шумную компанию горностаев и ласок с увесистыми дубинками, хорька Фрица, прибежавшего аж от каменного моста через Уилфин-бек, чтобы присоединиться к остальным участникам марша. Был здесь, разумеется, и филин — он пристроился на деревце, которое прогнулось под увесистым профессором.
Как можно было ожидать, члены этого необычного собрания не чувствовали себя достаточно спокойно в обществе друг друга. Существа поменьше старались держаться вместе и поодаль от тех, что покрупнее, а самые крупные растопыривали локти и занимали больше места, чем полагалось по справедливости. Нервы у животных были на пределе, чувства растрепанны. Толкаясь и огрызаясь, они то и дело раздраженно цедили сквозь зубы: «Куда прешься?», или: «Вы, должно быть, не заметили, сэр, но это мой хвост!», или: «Придвинешь еще на дюйм — откушу!»
Барсук поднял свой жезл, требуя тишины.
— Да, это опасно, — подтвердил он. — Каждый раз, появляясь среди людей, мы подвергаем себя опасности. А кое-кто из нас не чувствует себя в безопасности и здесь, в нашей компании. Однако настало время забыть про свои страхи. Негоже сидеть сложа лапы и спокойно наблюдать, как преступники похищают наших братьев и сестер и устраивают жестокие кровавые зрелища, приводящие к их гибели. И если мы допустим, чтобы подобное позорное представление состоялось нынешней ночью, то позор этот падет на нас, друзья мои, вечный позор! Мы утратим право носить гордое имя ЖИВОТНЫЕ!
— Слушайте! Слушайте! — вскричала оранжевая морская свинка и тут же смолкла, остро осознав всю свою ничтожность и посчитав благоразумным предоставить право ликовать и приветствовать оратора тем, кто побольше и для кого это дело попривычней.
— Ах да, — сказала все та же полевка, пригладив блестящую шерстку. — Прошу прощения, господа, но неотложные дела требует моего присутствия дома.
Отбытие полевки превратилось в настоящий исход — за ней потянулись все прочие мыши (внезапно вспомнив о столь же неотложных делах), а также пара-тройка пожилых кроликов, белка (та заявила, что вывихнула лодыжку) и крот, у которого неожиданно разболелись зубы.
Босуорт, вспомнив Четвертое Практическое Правило (относительно ухода без предупреждения), отвернулся от покидающих собрание животных, как бы не замечая происходившего. Однако профессор не чувствовал себя обязанным соблюдать барсучий этикет и проводил трусов язвительным уханьем. К нему присоединились и другие животные — они свистели и выкрикивали вслед уходящим: «Только попробуйте нас о чем-то попросить!» и «Знать вас больше не желаем!»
Когда последний беглец исчез из виду, Босуорт снова попросил тишины.
— Слово предоставляется профессору Галилео Ньютону, — объявил барсук.
Послышались вежливые аплодисменты, почтительные призывы «Просим, просим!» и хриплые выкрики ласок и горностаев, разогревающие толпу.
— Благодарю вас, — сказал профессор, воздев крылья. — Братья и сестры, римские граждане, землепашцы, — возвысил он голос, — к вам обращаюсь я, друзья мои!
Эти слова вызвали замешательство в рядах слушателей. Нашлись и такие, кто открыто заявил, что они не являются ни римскими гражданами, ни землепашцами. По толпе прошел шум: «К чему он это клонит?»
Но вдруг настала тишина: профессор приступил к пылкой декламации знаменитой речи короля Генриха перед сражением при Азенкуре, внося, впрочем, в шекспировский текст некоторые изменения:
К тому времени, когда профессор приблизился к середине этой трогательной речи, немало слушателей извлекли из жилетных карманов носовые платки и осушили невольные слезы. Закончив, он сделал глубокий вдох и воскликнул:
— Кто с нами вступит в битву, отзовитесь!
В ответ все животные издали такой оглушительный вопль, соединивший в себе писк, визг, рык, лай, вой и храп, что его могли бы слышать и в Сорее, если бы кто-то из обитателей деревни дал себе труд прислушаться. Собравшиеся жали друг другу лапы и одобрительно хлопали по спине, не скупились на взаимные поздравления с проявлением величайшего мужества, пускались в пляс, пели, издавали воинственные клики и, наконец, довели себя до крайней степени возбуждения — точь-в-точь как это делают люди, когда готовятся к войне. Наконец Босуорт вновь поднял свой жезл и произнес:
