Повесть об Афанасии Никитине - [27]

По сторонам — галереи для ночлега богомольцев, кухни для гостей. С восточной и северной стороны темнели чудесные тенистые сады и доносился опьяняющий запах ночных цветов. Между деревьями проступала зеркальная водяная гладь, и в ней блеснули вечерние чистые звезды.

— Озера? Или пруды? — залюбовался Афанасий.

— Нет, при храме стоячая вода не годится. — Пояснил Чандака. — В таком месте должны быть только текучие воды. Это Кристна, священная река.

Перед главным храмом воздымалось огромное бронзовое изваяние бога Вишну с повелительно простертой рукой. Перед Вишну стоял иссеченный из черного камня любимый его бык, и оба изображения были обильно украшены цветами. Люди все подходили, подходили, одинаково склонялись перед бронзовым идолом и перед черным каменным быком — и цветы все сыпались и сыпались на неподвижные изваяния.

Но вот ударил большой колокол. Ему ответили гул и перезвон меньших колоколов, бой барабанов, бряцание цимбал, пронзительные голоса свирелей, гудение больших морских раковин и пение в храмах. После каждой молитвенной хвалы раздавался снова и снова зычный голос большого колокола, а цимбалы, свирели, барабаны и раковины отвечали ему с каждым разом протяжней и звонче. Это длилось до глубокой ночи. Когда же все хвалы и заклинания были пропеты и не осталось ни одного человека, который не поклонился бы, простираясь по земле и подымая руки к причудливым изваяниям, тогда жрецы приступили к угощению богов. Они поставили перед идолами столы и на столах расставили фрукты, сладости, рис, молоко, масло — всевозможную еду, кроме только мяса. Корова считалась священным животным, и мясо ее не употреблял в пищу ни один индиец, и нельзя было его предложить богам.

Темные толпы народа повалили из храма; чуть ли не каждый богомолец нес зажженную лампаду. Чандака протянул Афанасию пустую скорлупу большого кокосового ореха; на донышке ее колебалось благовонное масло, и в нем плавал горящий фитилек.

— Идем к священным водам, — позвал Чандака. — Теперь во храме останутся только жрецы-брамины. Им разрешено присутствовать при трапезе богов. Пока народное шествие с лампадами движется к реке, небожители будут вкушать от наших смиренных приношений.

— Каменные-то идолы! Да разве они едят? — простодушно удивился Афанасий.

— Божественным своим духом боги воспринимают невидимую сущность приношений, — пояснил Чандака.

— Невидимая сущность — богам, а то, что видимо? Вот эти яблоки, масло, рис?

— Это — жрецам. Браминам.

— Так, понятно. А как узнать, что боги уже напитались и больше не хотят?

— Они об этом объявляют браминам. Брамины кормят их, украшают, укладывают спать, по утрам будят, омывают, венчают цветами…

— И всегда знают, чего боги хотят?

— Всегда. Брамины — посредники между людьми и богами.

— Ну что ж, идем!

И Афанасий двинулся за толпой, осторожно держа хрупкую скорлупу с тоненьким трепетным огоньком.

Когда они подошли к низкому и топкому берегу, множество лампад уже уплывало по течению священных вод. В темной зыби отражались, переливались бесчисленные плывущие огни, — как будто Млечный Путь во всей своей славе спустился на землю и, светло сияя, плывет по темным волнам.

— Это ты, Афа-Нази? Твоя лампада плывет?

Торжественная ночь угомонила резвую девочку. Камала притихла; глаза расширились, губы строго сжались, усиливая сходство с Чандрой.

— Не знаю… Плывет, должно быть. Не уследил. А что?

— Надо, чтобы плыла. А то будет горе, неудача. Моя плывет хорошо. Вон, вон она! Плывет. А Чандрина — опрокинулась, затонула.

— Да, ну? А Чандра что?

— Немножко поплакала, потом перестала. Ушла в храм. Отец! Можно мне тоже… к Чандре?

— Да, дочка, иди. Будь с твоей диди.

— Всю ночь? Да, отец?

— Да, Камала. Всю ночь. Будь возле нее! Укрепи ее силы. Мы все в эту ночь будем думать о Чандре. Да возрастет ее решимость, да не слабеет ее верность, ее любовь!

Чандака и Афанасий пошли в крытую галерею, где расположились на ночлег пришельцы. Тысячи людей лежали вповалку, перемешались старые и малые, здоровые и больные. Дети кричали, больные стонали. К утру многие из здоровых тоже стали стонать и бредить, дрожа от лихорадки. В этой скученности и духоте всякая зараза распространялась быстро.

Кое-как миновала беспокойная ночь. Перед рассветом снова грянули колокола, возвещая утреннюю службу. Восток еще не алел, а уже в темных садах мужчины и женщины обрывали цветы для приношения. В храмах зажегся неяркий свет.

Толпа богомольцев наполнила храм. Опять послышалось громкое пение, опять тысячи людей то склонялись до земли перед изваяниями богов, то, выпрямившись, простирали к ним руки.

Чем выше восходило солнце, тем сильнее звучали раковины, тем слаще пели свирели в сопровождении барабанов и цимбал, тем громче неслась утренняя песнь.

Но вот жгучее солнце над головами показало полдень. Колокола возвестили конец утренней пуджи (богослужения) в храме богини Кали, матери богов и людей. В двенадцати храмах Шивы брамины с низкими поклонами укладывали на отдых бронзовые подобия бога и ставили на их месте другие. Вместо трехглавого Шивы перед верующими появился шестиглавый сын его Субраманья с тремя парами рук; и другой мудрый сын Шивы — Ганеша — с огромной слоновьей головой; и божественная обезьяна Хануман — помощница богов. Перед всеми идолами люди благоговейно склонялись и воздевали руки; и брамины с поклонами ставили перед ними сладости и угощенья. А на воздухе становилось все жарче, опьяняющий запах священного сада сливался с лесными благовониями, принесенными ветром. Ветер веял с юга. Вода в реке поднялась. Подобно летящим бабочкам, устремились разноцветные паруса по священной реке — образу Вечности. А над поверхностью воды густо выступили головки лотосов. Вечером их нежные лепестки свертываются и плотные чашечки погружаются в воду, а теперь они высоко поднялись над рекой, привлеченные ярким солнцем, и щедро раскрыли белорозовые и голубые соцветия, обещая людям радость, любовь и счастье.