Повесть о золотой рыбке - [6]

— Отдохни, — уговаривала она мужа, — или не наработался еще? Может, хоть в театр когда с тобой выберемся, в кино… На рыбалку будешь ездить, за сердце хвататься перестанешь. Годы не те, чтоб за молодыми тянуться.

— Ну, ты мне про годы не говори, — обижался Сергей Ермолаевич. — Да и не я пока за молодыми — они за мной тянутся. А рыбалка — это баловство, мне оно ни к чему.

Про одно только ни тогда, ни позже не спорил Сергей Николаевич с женой — про сердце. Да и как было спорить, если с фронта принес гвардии рядовой Кожар осколочек от мины. В полевом госпитале не решились доставать осколочек, больно уж в опасном соседстве с сердцем он лежал. Изрешетило осколками мины солдата — дальше некуда, хватило работы врачам, пока заштопали его да поставили на ноги.

Потом затаилась чужая железка и до поры до времени не тревожила. Только иногда из дальнего далека аукалась война, напоминала о себе — покалывало сердце шершавыми зазубринками. А однажды что-то круто повернулось в груди, ярким пламенем плеснуло в глаза, и машина «скорой помощи» доставила Кожара прямо с завода в больницу.

Лежал Сергей Ермолаевич в больнице, и по утрам, когда отпускала немного глухая, ноющая боль, виделся ему невысокий пригорок в Восточной Пруссии, где накрыла его немецкая мина, снег, словно оспой, изрытый солнечными лучами, и еще почему-то красные, оплавившиеся от взрыва снаряда стены двухэтажного дома, в котором дня за два до ранения его взвод остановился на ночлег.

Часть дома уцелела, и в угловой комнате Кожар увидел большой аквариум. Как он не разбился, когда в окнах не осталось ни одного стекла, уму было непостижимо, но аквариум стоял на полированном столике, как и оставили его поспешно удравшие с фашистами хозяева. В воде, лениво шевеля веерами-хвостами, плавали пучеглазые черные рыбки, равнодушные ко всему на свете: к тому, что идет война, что совсем недавно взвод похоронил в чужой холодной земле Леньку Карамзина, совсем еще мальчишку с большими мечтательными глазами, и что не одна еще солдатская могила отметит трудный путь Сергея Ермолаевича Кожара и тысяч его товарищей к победе…

И этот аквариум, эти пучеглазые уродины-рыбы вдруг показались ему осколком того страшного мира, который полез на нас войной, и он замахнулся прикладом автомата, чтоб вдребезги разбить стекло, но командир взвода младший лейтенант Кузьма Зыков схватил его за руку и сказал:

— Брось, не психуй. Посмотри лучше, красота какая.

Но Кожара тогда не тронула эта красота. Он знал, что те, кто жил в этом доме и любовался похожими на сказочных драконов рыбами, могли равнодушно вешать, расстреливать, сжигать в печах концлагерей ни в чем не повинных людей. Не мог не знать этого и комвзвода, но он долго рассматривал аквариум, а потом закутал его тряпками, чтобы рыбки не замерзли.

— Это черные телескопы, — словно оправдываясь, сказал он. — Редчайшие экземпляры. У меня до войны три аквариума было, я все мечтал таких достать. Так и не довелось…

Наутро взвод ушел дальше фронтовыми дорогами, и никогда больше не вспоминал Кожар про черных телескопов, которых они оставили в полуразрушенном доме, но теперь вот начал вспоминать, столько лет спустя. Потому что в одной с ним палате, на соседней койке, лежал Сашка Королев.

В ту осень отчаянно не везло Королю. Ни с того ни с сего потек большой аквариум, на который он ухлопал все свои деньги. А главное — совсем плохо стало давно уже хворавшей матери. Долго не хотела она ложиться в больницу, боялась бросить Сашку одного. Будто чувствовала, что все у него пойдет наперекос. Кое-как врачи уговорили — нельзя ей было больше оставаться дома.

Говорят: пришла беда — отворяй ворота. И недели не прошло, как забрали мать, а Сашка спешил с рыбками на базар, перебегал улицу и угодил под грузовик.

— Не горюй, — сказал доктор после первого осмотра и неожиданно подмигнул Сашке. — Могло быть и хуже…

Сашка глотал горькие лекарства и думал о матери (хоть бы не сказал ей дядя Вася, что с ним приключилось!), о рыбках (неужто квартирант не присмотрит за его аквариумами). Потом пришел дядя Вася, успокоил. Сказал, что матери лучше, про Сашку он ей придумал, будто отправил месяц к своей сестре в деревню, потому, мол, и не ходит навещать. За рыбок велел не беспокоиться — смотрит за ними, как за своими собственными, ничего с ними не сделается. Побывал и в школе, чтоб учителя зря не тревожились, что он на занятия не ходит.

Дядя Вася был в белом халате, наброшенном поверх просторного полосатого пиджака, в неизменных своих милицейских галифе, сапогах, он по-прежнему водил носом, словно к чему-то принюхивался, но Сашке вдруг нестерпимо захотелось уткнуться ему в колени и заплакать. Ну, кто он им, дядя Вася, — чужой же человек, квартирант, а вот ведь позаботился и о матери, и о Сашке, апельсинов принес…

После разговора с дядей Васей Сашка повеселел и целыми днями рассказывал своим соседям всякие истории про экзотических рыбок. Это его рассказы-то и вызвали в памяти Сергея Ермолаевича далекие воспоминания.

Через несколько дней квартирант снова навестил Сашку. На этот раз он принес маленький, литров на пять-шесть, аквариум — четырехугольную стеклянную банку, в которой плавало несколько рыбок, и груду учебников.