Царевич Дмитрий жил в Московском Кремле, и еще никто не помышлял об его отъезде в маленький Углич, назначенный позднее местом жительства его матери…
Сын Марии качался в деревенской колыске, подвешенной к прокопченному потолку убогой хаты. Ждал возвращения батьки…
КАК СТАХОРА КРЕСТИЛИ
Савва Миткович спешил к дому. Он сплавлял панский лес далеко на Припяти, и туда к нему дошла добрая весть с родных Выселков. Хлопец, привезший хлеб сплавщикам, рассказал обо всем. Едва дождавшись конца работы, Савва с другом Миколой из соседней деревни и пришлым Григорием отправился напрямик, сокращая путь, через леса и болота. Словно выросли крылья у молодого отца. Друзья едва поспевали за ним. Тяжеловесный, медлительный силач Микола напоролся босой ногой на острый пенек и теперь прихрамывал. Григорий шутил:
– Нашему Савуле птушки ноги обули, а у Миколы – пятки голы!
Уже известный на сплаве насмешник и задира, Григорий недавно бежал от своего пана из-под Киева и теперь скитался по глухим местам, нигде не находя покоя. Был он малого роста, чернявый и такой подвижной, что прозвали его люди Жуком. Он и впрямь жужжал среди посполитых. То кому-либо на ухо, то открыто перед лицом доброй компании, поглядывая, лишь бы не подслушал его покрученик[3] или другой какой панский слуга. Панов и их слуг Григорий не любил. Зато с бедняками сходился быстро и тесно. К Савве привязался больше других.
Савва был на две головы выше Григория. И там, где рослый красавец плотогон делал шаг, его новый друг делал два вприпрыжку. Савва скажет слово – будто с корнем пень вывернет, а Григорий подхватит, очистит, отточит, и засверкает слово острой секирой.
– Смотри, Жучок, не опали свои крылья, – не раз дружески предупреждал его Савва.
Григорий загадочно отшучивался:
– Не опалю, бо не там огонь, куда я лечу, а там, откуль вылетаю… А без крыльев неможно мне. Комар и тот без крылов пишки ползет, а у людины дел поболе комариных. Ему ползать грех. Летать треба, братику! Як можно выше летать!
Была уже на исходе неделя с того дня, как родился у Саввы сын. Пора бы крестить новорожденного. Дать ему имя.
– Назови Андреем, – предложил Микола.
– Не годится, – возразил Григорий, – задразнят хлопца: Андрей, не дурей, раздерешь сорочку.
– Ну, Якубом, – уступил добродушный Микола.
– Якуб стоит, як слуп, – подхватил насмешник.
– Сергеем… – уже робко пробовал подсказать Микола.
– Сергiем мого дурного пана звалы, – объявил Григорий.
– Ну, Янка…
– Янку – бьют спозаранку…
Микола обиженно махнул рукой и замолчал.
Савва улыбнулся.
– Не ссорьтесь, други… Нашел я сыну имя… назовем его – Стах!
– Стах – всiм панам на страх! – обрадовался Жук. – Ото доброе имя…
– Стах… Стахор… – мечтательно повторил отец.
– Выпьем за здоровье нашего Стаха! – Григорий показал на корчму у перекрестка дорог.
– Верно, – согласился Савва, – раз есть у хлопца имя, надо и крестины справить. Да и до хаты уже близко…
Григорий распахнул низкую дверь старой корчмы.
– Эй, Берка! – крикнул он, вглядываясь в чадную темень. – Хватит у тебя меду и крепкого пива, чтобы напоить нашу вельможную компанию?
Корчмарь поклонился вошедшим и, взглянув большими тоскующими глазами на Савву, тихо спросил:
– Ты хочешь напиться, Савва? Ты был уже дома?
– Мы идем домой, Берка, – ответил Савва, – а по дороге нашли доброе имя сыну – Стахор! Так надо же…
– Ты ничего не слыхал? – спросил Берка.
– Мы все ведаем! – весело перебил его Жук. – И про сына, и про кольцо. Ставь мед и пиво, не бойся, найдем чем расплатиться. Хотя за здоровье Стаха мог бы ты и сам, старый колдун, угостить родителя.
Корчмарь вздохнул и, нагнувшись за стойку, вынул жбан.
– Стах – всем панам на страх! – не унимался Григорий.
Вырвав жбан из рук Берки, он налил мед в кружки. Подал молчаливо сидящим в корчме крестьянам.
– Просит вас Савва за сына Стахора… Берка, ты угощаешь! Ну?
– Я угощаю… – печально ответил корчмарь. – За здоровье рожденного сына и… за упокой жонки твоей, Савва… доброй Марили… – Он прикрыл тяжелыми веками наполнившиеся слезой глаза, прошептал: – Иди до хаты, Саввочка…
…Вот как это было.
Весть о том, что птица принесла Марии перстень, дошла до панского замка. Пересчитали кольца пани Ядвиги. Недосчитались самого дорогого. Того, что с большим камнем-смарагдом.
В хату к Марии ввалились гайдуки и пан Владислав.
– Где тот перстень?
– Вот он, паночек… – Мария, не таясь, развернула тряпицу.
Пан Владислав схватил его, радостно вскрикнув:
– Як бога кохам, той самый!.. Наилюбимейший перстень пани!
Мария тоже обрадовалась: этот перстень почему-то пугал ее.
– Слава богу, коли это ее милости пани, так и возьмите…
– О лайдачка, – захохотал пан Владислав, – она мне дозволяет… Може, ты еще хочешь выкуп, пся крев?
– То ж не я нашла, а сорока… какой же выкуп, паночек…
Мария думала, что пан шутит, и доверчиво улыбалась.
– А вот какой! – взвизгнул пан Владислав и ударил Марию в грудь.
Мария упала на земляной пол, чуть не опрокинув колыску со спящим сыном. Мальчик проснулся и заплакал.
– Псюха! Злодейка! – кричал пан, брызжа закипевшей слюной. – Сорока на хвосте принесла… байку придумала… Я сам видел, как ты утром у моих покоев крутилась… Теперь узнаешь, что хлопу бывает за украденное у пана добро! Взять ее! В яму! – приказал пан Владислав, ткнув ногой онемевшую от боли и ужаса женщину.
