Повесть о Великом мире - [38]

В мире нынче живём

Перепутанном,

Словно пряди волос[325].

Так смотрите на них,

Как на мой прощальный подарок.

Когда эта дама вернулась и увидела подаренную на прощанье прядь волос и стихотворение, она прочла его и заплакала. Плакала и читала. Сворачивала и разворачивала свиток тысячи и сотни раз, но успокоиться была не в силах. Слёзы текли и смывали буквы, а тяжёлые думы всё не проходили. Если бы она знала хотя бы место, где этот человек живёт, она готова была устремиться туда, пусть это будет равнина, где лежат тигры, или бухта, в которую заплывают киты, только не могла узнать, куда направиться. Она терялась от избытка дум, потому что не знала, где тот желанный мир, где они вновь повстречаются.

О ты, мой господин,

Для меня написавший письмо!

Ты послал мне его

В знак прощанья

До встречи в будущем мире.

Приложив этот куплет к прежнему стихотворению, она положила в свой рукав прощальную прядь его волос и бросилась в глубокие пучины реки Оигава[326]. О, как это печально! Можно повторить слова о том, что «Я отказалась от ста лет своей жизни ради одного лишь дня благорасположения господина»[327].

Прошёл слух, что старший советник Адзэти, его милость Кинтоси, сослан в провинцию Кадзуса, преосвященный Сёдзин из Юго-Восточного павильона — в провинцию Симоса, а преосвященный Сюнга из Минэ — в провинцию Цусима, но это решение внезапно переменили и его направили в провинцию Нагана Четвёртого принца отправили в провинцию Тадзима, под охрану губернатора этой провинции, судьи Ота.

2 О ПЕСНЕ ВОСЬМИЛЕТНЕГО ПРИНЦА

Девятый принц был ещё ребёнком, поэтому находился в столице на попечении советника среднего ранга Наканомикадо, его милости Нобуакира. Принцу в этом году исполнилось восемь лет, но он был смышлёнее обычных людей и всё время твердил в скорби:

— Говорят, будто его величество уже сослан на острова Оки, куда даже люди не приезжают, так почему в столице должен оставаться один я? Увы! Я хочу, чтобы меня тоже сослали в края поблизости от той провинции, где изволит пребывать государь! По крайней мере, тогда я хоть мимоходом буду узнавать о судьбе августейшего, — и слёзы у принца текли, не переставая.

— В самом деле, если бы Нобуакира сказали, что Сиракава, где в заточении изволит пребывать государь, находится близко от столицы, почему бы ему не сопровождать вас туда? — молвил ему его милость Нобуакира, обливаясь слезами, но даже если бы мы находились в месте, близком к обители государя, мы вряд ли смогли бы, держась друг за друга, узнавать о нём подробности. Однако же место, называемое Сиракава, находится в нескольких сотнях ри от столицы. Потому-то закононаставник Ноин[328] и сложил такие стихи:

Покинул столицу

В пору весенних туманов,

А на заставе

Сиракава

Подули весенние ветры.

— Из них можно узнать, что путь туда далёк, и есть непреодолимые для путника заставы.

Так он сказал, и принц, сдерживая слёзы, перестал говорить об этом так часто. Прошло некоторое время, и он рассердил Нобуакира, произнеся:

— Значит, Нобуакира не хочет со мной ехать, вот и говорит так. То, что воспевается как застава Сиракава, — это совсем не то, что Вэйшуй у Лояни[329]. Эта застава — местность в провинции Осю. А недавно Цумори-но Куниацу, взяв эту песню за основу, сложил свою:

Вот пройдёт много дней,

И осенние ветры подуют

На реке Сиракава,

Которая не достигает

Заставы Восточного тракта.

— Кроме того, собираясь убрать и заменить высохшее дерево сакуры на поле для игры в ножной мяч кэмари возле храма Наивысшей победы, Сайсёдзи, Фудзивара Масацунэ-асон[330] написал:

Нашим взорам привычна

Эта сакура, у которой цветы

Отражались в воде Сиракава!

Для неё та весна

Оказалась последней.

— Оба эти названия одинаковые, но песни подтверждают, что места разные. Ладно же! Замкнусь в себе и говорить не стану ничего, — так он сказал, обидевшись на Нобуакира, и после этого даже говорить о любви к отцу перестал совсем.

Казалось, всё приводило его в уныние. Время от времени он останавливался у центральных ворот дворца, где, слушая звон вечерних колоколов из дальних храмов, сложил:

День проводя

В думах тяжёлых,

По господину тоскую,

Даже слушая храмовый звон

Вечерами.

Слова сами выходят на волю, когда они движимы чувствами[331]. Это было как стихи взрослого поэта. В ту пору очарованные ими монахи и миряне, мужчины и женщины в столице переписывали их на бумажные салфетки и на веера, и не было человека, который бы при этом не говорил, что это стихи восьмилетнего принца.

3 О ПЕРВОМ ПРИНЦЕ И О ПРИНЦЕ ИЗ ПАВИЛЬОНА МЁХОИН

В восьмой день третьей луны его императорское высочество Первого принца из Министерства центральных дел услали в Хата в провинции Тоса под охраной Сасаки-таю Токинобу. Он посмотрел на небо, распростёрся на земле и вознёс молитву: «Пусть до сих пор люди умирали от осенних наказаний и бывали погребены подо мхами на равнине Лунмэнь[332], только я хотел бы, чтобы со мной это случилось поблизости от столицы».

Но тут он услышал, как воины из охраны говорят между собой, что уже завтра собираются отправить в ссылку прежнего императора, утратил веру в молитву и впал в неизбывную печаль. Когда же появилось множество воинов, и паланкин с государем приблизился к центральным воротам, он, не в силах подняться, произнёс в слезах: