Повесть о Тобольском воеводстве - [30]

Вскоре Ремезов выехал из Тобольска. Рисовать Сибирь. С Ремезовым выехали его дети — помогать в важной работе. Долго не было Ремезовых дома. А вернувшись, они превратили старую избу в такую чертежную палату, каких еще не было в Тобольске.

Так появился первый чертеж — „Чертеж земли тобольского городу“. Но это было только начало работы. Выезжая не один раз в разные концы Сибири, расспрашивая приезжих бывалых людей про далекие страны, безводные степи, огромные озера, про славный Алтай-камень, который искони создан главой всех великих рек — Иртыша, Енисея, Селенги, китайской Корги, индейской Ганги, Ремезов готовил новую карту.

Однако, этот труд пришлось вдруг оставить. Что же случилось? А случилось то, что Петр I решил срочно перестроить город Тобольск. Часто, мол, горит деревянная столица сибирская, пусть она станет неуязвимой для огня. Все казенные учреждения надо сосредоточить на горе, в новом каменном городе. А составить план постройки нового города, составить план перестройки старого Тобольска надо поручить известному сибирскому чертежнику и живописцу Семену Ульяновичу Ремезову.

Ремезову предложили быстро составить проект строительства и велели явиться с ним в Москву, захватив кстати и готовые сибирские чертежи.

6

Москва! Видывал ли ее до сих нор кто-нибудь из Ремезовых? Едва ли. Бывал там только дед Моисей. Храбрый сотник Ульян Моисеевич побывал во многих столицах — на развалинах татарской столицы Искера, в шатровой столице калмыцкого тайши Аблая, в сооруженных из звериных шкур столбцах северных князьков, но родной столицы, Москвы, он так и не увидел за всю свою жизнь. Ну что ж! Зато повезло внуку и правнуку. Семен Ульянович отправился в Москву вместе с сыном — Семеном Семеновичем, старшим мальчиком, наиболее деятельным помощником в черчении карт.

Две недели из Тобольска, через Верхотурье, Соль Камскую, Кайгородок, Устюг Великий, Вологду и Ярославль — ехали в Москву путешественники. Это был путь воевод и ратных людей, путь искателей счастья, путь опальных, путь колодников. Много рассказов, много преданий было связано с этой сибирской дорогой. Старики великоустюжские до сих пор помнили проезд через их город одного из сибирских воевод, князя Темкина, как, приехав в два часа ночи, велел у посадских людей ворота ломать, у изб и клетей двери высекать, а жителей велел бить чеканами, обухами и плетьми, а животы их грабить и от того насильства и боя произошел в Устюге великий переполох, и начали бить в колокола. Это было давно, полвека назад, но и сейчас еще добрые устюжане с некоторым недоверием смотрели на проезжих сибиряков. Кто их знает, этих людей из-за Камня. Пьяные, веселые, грозные, требовательные проезжали эти сибиряки, сторожа рубежей восточных. Ремезовы, впрочем, ничуть не походили на сих удалых безобразников. Семен Ульянович, показывая сыну города старой родины, объясняя, что и как, скорее напоминал паломника к святым местам. Русь! Древняя Русь. Какова-то Москва? Там, говорят, нынче нарушено юным царем все благочестие. В пестрых кафтанах и завитых париках носятся там иноземцы, да так же оделся и сам молодой государь и многие близкие ему люди. Тонет Москва в дыму табачном. Обо всем этом, вздыхая, рассказывали Ремезову добрые люди в Устюге, Вологде, Ярославле… И думал Семен Ульянович — вот она ксеномания, сиречь — чужебесие! Скоро, скоро увидит он все сие воочую!

И вот они приехали в Москву. Столица вовсе не выглядела сплошной немецкой слободой, как врали досужие выдумщики вологодские и ярославские. Правда, иноземцев было немало, то и дело слышалась нерусская речь и в приказах, но — соображал Семен Ульянович — когда их не было тут в Москве! Говорят, со времен Грозного толкались тут, соперничая друг с другом, всякие заморские немцы, добивались привилегии в торговле, устраивались на теплые места при дворе. А мало ли было иноземцев при Борисе, при Алексее Михайловиче. Однако, напрасно боялся Крижанич! Русь не погибла, да видно не погибнет и ныне, потому что строю посматривают на иноземцев москвичи, а особенно румяные, статные москвички. Мол, болтать, болтай, а рукам воли не давай! Знай свое место! Да к сам царь-то, главный ксеноман-чужебесец, далеко не всякому иноземцу оказывает почтенье. Разгневавшись на голландского посла, хватил его, говорят, кулаком!

Сибирским приказом ведал боярин князь Иван Борисович Репнин. Ласково принял Репнин тобольских гостей. Похвалил чертежи, сделанные ранее, указал кое-какие их недостатки и велел тут же в Москве продолжать работу. Отцу и сыну Ремезовым дали жалованье и оклад и указали быть в доме ближнего боярина Михаила Яковлевича Черкасского в пропитании.

Ремезовы принялись за чертежи. Во время этой работы неожиданно вызвали Семена Ульяновича какие-то бояре и стали допрашивать, что он знает о кольчуге Ермаковой, о панцыре; правда ли, что сей панцырь возил отец его, сотник Ульян Моисеевич, калмыцкому тайше Аблаю? Встревожился Ремезов, к чему это? Но ответил так, как было, — это ведь знали и все в Тобольске. Да, сотник Ульян Моисеевич отвез кольчугу от наследника Кайдаула тайше Аблаю. Какова была кольчуга? По рассказам и записям отца, кольчуга была в два аршина длиной, украшена золотыми орлами двуглавыми. Заставили описать точно, зарисовать. Показали какому-то иностранцу, называемому геральдиком. Это было не имя, а профессия. Иностранец, рассматривая рисунок, кивал головой. Ремезову объяснили, что вздумал царь дать всем городам гербы, — то-есть особые знаки, так вот на тобольском гербе предполагается изобразить доспехи Ермака Тимофеевича. Отлегло от сердца Семена Ульяновича. Доспех, побывавший в руках у отца, будет изображен на гербовом щите тобольском! А то уж думал Семен Ульянович — беда какая!