Повесть о Светомире царевиче - [89]

— «Коли по душе тебе послушничество», промолвил игумен, «оставайся с нами до поры до времени, трезвися в тиши, топчи виноград для вина причастного».

— «Хорошо мне у вас», сказал Светомир. «А то бывало печаль на меня нападала, когда на стрелу я смотрел и видел, что в руке моей она покоится праздно как допреждь в угодии нашем Горынском. И случалося не раз: тоска лютая сердце сушит, приходит искушение уныния, греха смертного, и чудится, что ничего не осталося мне опричь смерти. Припадаю я тогда к земле, про которую царица Параскева говорила, что вся она Голгофою стала с оного дня как Христос на ней был распят. Припадаю к родимой, плачу, целую ее, принять меня, грешного, прошу. А она добрая, мать сострадательная, прощает, утешает, укрепляет, суженое сулит...»

Светомир умолк. Глубоко вздохнул. И — что это? мечта ли сонная, иль явь? — вот он в младенческой своей опочивальне. Распахнутое окно. Он смотрит на дивное шествие внизу, на дороге. Отец и мать идут в одеждах царских...

«Глеб, бежим туда, скорее, Глеб!»

Громко раздались в келлии эти слова. Голос был по детски яркий, звонкий, веселый. И, услышав изменившийся голос царевича, не удивился, все сразу понявший Анастасий. Он подумал: «Зов сей нетерпеливый, непроговоренный, в устах отрока задержанный ударом падения, забытый, но в уме и сердце сокрыто удержанный — с той поры и по сей час душу Светомира самое с собою разлучает. И вот сподобил его Господь памяти благим потоком преграду забвения смыть, дабы отныне душе его ничто боле не препятствовало в полном составе своем воссоединиться».

Благоговей но опустился святитель на колени перед образом Нерукотворного Христа. «Много сотворил еси. Господи, Боже мой, чудеса Твоя, и помышлением Твоим несть кто уподобится Тебе... Господи, избави его от всякого неведенья и забвения, и малодушия, и окаменелости нечувствия... Господи, просвети сердце Светомира, раба Твоего... Господи, даждь ему слезы и память смертную и умиление».

А Светомир летит вместе с обнявшим его Глебом всреть прекрасному видению. Упоение, радость несказанная. И... ни-че-го...

И вот где-то далеко, далеко начинает собираться, густеть, твердеть комочек вне его, в нем. Это — он сам. И ему не странно, и не страшно. И видит он: вот облако, и в облаке Георгий на белом коне. Святой в него стрелу свою бросает. Ужалила стрела. А он не боится. Ловит луч золотой...

И вот он лежит на земле; она мягкая, влажная. Слышит он как кто-то его чежно и властно будит, тихо и мощно вызывает: «Проснись, (477) Серафиме!» Он открывает глаза: над ним темное звездное небо, а подле него инока лик добрый, кроткий, бородка окладистая, скуфейка... и он знает, это старец Парфений. Старец подымает его, берет на руки несет, и ему укрыто, покойно, сладко на душе. Последи старец ставит его на землю, и они идут среди деревьев звездных.

Горячая струя болью острой пробежала с головы до ног, пробудила Светомира. Он слушает, озирается, всеми силами ищет, хочет собрать соединить. И видит он: над ним склоняется старец, но то не стасец Парфений, а игумен Анастасий. И слышит Светомир: слова звучат близко, а доносятся издалека, слова евангельские, давно ведомые памятные, душе впервые понятные:

'Аминь, аминь глаголю вам: аще зерно пшенично пад на землю не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит.' [20]

III

Тихо и мирно проходили дни Светомира во скиту на Острой Горе. Он отстаивал все службы, прилежно читал священные и святоотеческие Писания под руководством духовного отца своего Анастасия, часами и часами топтал виноград для вина Причастного и, не таяся, распевал свои песни. Любили монахи слушать те песни незнаемые. А стрелу свою порешил до поры не трогать и запрятал ее в дупло старого дуба.

Однажды — весна уж наступила — вышел после обедни из церкви Светомир, твердя на память слова, только что услышенного песнопения. '... заступницу мирови, пренепорочную Невесту Деву воспети дерзаю, ее же девственную душу церковь свою божественную нарекл еси, и воплощения ради Слова Твоего Софию, Премудрость Божию именовал еси'.

Царевич сел на скамейку насупротив собора; он думал: «И зачем это сегодня, в день Благовещенья, службу правят святой Софии? Спрошу отца Анастасия».

А святитель, с паперти спускаяся, сам уж к нему идет: «Видел я как ты, царевич, перед иконою Софии, Премудрости Божией, молился. К ней всегда прибегай прилежно, дабы право видеть и судить».

— «Скажи мне, отче преподобный, почто в праздник Богородичный церковь святую Софию славит?» Отвечал старец: «Служба Софии, Премудрости Божией из песнопений Христовых и Богородичных составлена и славит она Воплощение Слова; потому и правится она в день Благовещенья, а чаще еще в день Успения Богородицы. В Премудрости (478) Божией дольнее с горним воочию сопрягаются, небесное и земное вкупе».

— «Дозволь еще спросить тебя, отче, что за шест София в деснице своей держит на иконе в Соборе вашем скитском? Сама то она ангелу могутному подобна, на престоле восседает, в далматик царский облачена, тороки-»слухи» за ушами, и за спиной два пламенных крыла. А в руке будто несогласное со всем этим у нее: посох странный да не с крестом, а жезл процветший со змеею?»