Повесть о смуте годов Хэйдзи - [29]

Ёритомо отстал от своих, вконец заблудился, и в уезде Адзаи его приютили и спрятали пожалевшие его старик со старухой.

стражи!» — возликовал он, и поспешил в столицу, меняя лошадей. А теперь он вёз в столицу ещё и голову помощника управляющего покоями государыни[116]. Голову он передал чиновникам Судебного ведомства, те пронесли её по проспектам и повесили у темничных ворот, а охранять Ёритомо поручили Яхэй-бёэ, который, будучи человеком сострадательным, заботился о нём и всячески его опекал.

12 | ТОКИВА БЕЖИТ ИЗ СТОЛИЦЫ

У Левого конюшего Ёситомо было много сыновей. Камакурский Акугэнда Ёсихира был казнён; голову второго сына, Томонаги, тоже пронесли по улицам и повесили у темничных врат. Третий сын, младший военачальник Правой дворцовой стражи Ёритомо, был пойман, и жить ему или умереть, было ещё не решено. А ещё троих детей от Ёситомо родила Токива, придворная дама прежней государыни Кудзё. Были они мал мала меньше, но все трое — мальчики, и говорили люди: «Не может быть, чтоб их оставили как есть».

Токива, слыша это, думала: «И без того я исхожу тоской по ушедшему в мир иной господину конюшему, а если лишусь и детей, то не смогу и минуты прожить. Возьму их, скроюсь, и будь что будет!» — так, не сказавшись ни своей престарелой матери, ни слугам — не знала она, кому ныне можно довериться! — под покровом ночной темноты Токива бежала. Старший Имавака был восьми лет, средний Отовака — шести, а последний — Усивака — двух лет от роду. Старших Токива пустила вперёд, а сама пошла следом, прижимая к груди младшего, так и покинули они своё жилище. Что делать, куда идти — не знала она, а потому шла, куда глаза глядят, и как будто в знак воздаяния за многолетнюю веру, оказалась она с детьми в храме Киёмидзу.

В ту ночь шла всенощная служба перед изваянием Каннон. Двоих детей усадила она себе на колени и прикрыла полами своих одежд, а младшего устроила за пазухой, и проплакала всю ночь до рассвета. Не выразить словами, каково было у неё на сердце! Пришедшие отовсюду и знать и простолюдины сидели рядами, плечо к плечу, колени к коленям. Невозможно надеяться пребывать в этом мире вечно, но молились там и те, кто с трудом сводил концы с концами, и те, кто не смог получить ранг и должность по своему желанию. Токива же молилась: «Спаси этих троих детей!» — и иных мыслей у неё не было. С тех пор, как исполнилось ей девять лет, молилась она в храме каждую луну, а с пятнадцати лет каждые восемнадцать дней читала тридцать три свитка сутры Каннонкё[117], не пропустив ни разу. Настолько почитаемая бодхисаттва не могла не откликнуться на такое усердие! «Верю, что но обету Великого сострадания помогающая даже тем, чьи несчастья предопределены кармическим воздаянием, ты можешь помочь вновь расцвести увядшим травам, а засохшим деревьям — снова принести плоды! Славься, Тысячерукая и Тысячеглазая бодхисаттва Кандзэон! Спаси моих детей!» — так возносила она молитвы день и ночь, и потому, наверное, Каннон снизошла к её мольбам.

Старших детей Токива пустила вперёд, а сама пошла следом, прижимая к груди младшего, так и покинули они своё жилище.

Перед самым рассветом её пригласили в келью настоятеля и предложили риса, разведённого кипятком, но от волнения, теснящего грудь, не могла она сделать ни глотка. Раньше приезжала она сюда в роскошной повозке, даже младшие слуги и погонщики волов были в нарядных одеждах, и было видно — вот прекрасная госпожа, которую осчастливил своей любовью Левый конюший! А ныне — скрываясь от людей, в неподобающих ей лохмотьях, вся в слезах привела она своих малолетних детей, и не смела смотреть людям в глаза. Настоятель гоже проливал слёзы над её горем. «Этот храм слишком недалеко от Рокухара, и не смею я оставаться здесь даже ненадолго. Но кроме будд и богов, помощи искать мне не у кого, и я пришла попрощаться с Каннон», — сказав гак, покинула она храм Киёмидзу, вышла на улицу Яматодзи и поскольку ей было всё равно, куда идти, пошла она в южную сторону.

На рассвете десятого дня второй луны был сильный заморозок, река Отова начала покрываться льдом, с горных пиков повеяло холодом, а наледь на дорогах не таяла. Сгустились тучи, повалил снег, и не стало видно, куда идти. Мать подбадривала детей, но ноги у них распухли и кровоточили, они падали и плакали от бессилья. «Как же быть?» — кручинилась мать, и не передать, что было у неё на сердце. Когда дети плакали особенно громко, сердце её сжималось: «Вдруг кто услышит?»; когда встречные участливо расспрашивали её, душа уходила в пятки: «А что у них на уме?» Так кручинясь, шла она, ведя детей за руки, останавливались они у чьих-то домов, немного отдыхали и шли дальше, куда несут ноги. Когда поблизости не было любопытных глаз, Токива сказала восьмилетнему сыну:

— Что ж ты, совсем ничего не понимаешь? Мы поблизости от врагов, от места, что зовётся Рокухара. Будете плакать — вас заметят и схватят, потому что вы — дети господина Левого конюшего, и обезглавят. Если жизнь дорога — не плачьте. Говорят, хорошие дети слушают свою мать, даже ещё будучи в чреве. А вам-то по семь- восемь лет! Так что же вы таких простых вещей не понимаете! — так со слезами уговаривала она, и после таких уговоров восьмилетний сын, будучи старше других, примолк, хоть слёзы так же лились из глаз. Шестилетний ребёнок по-прежнему падал и плакал: «Холодно! Замёрз!» — а Токива, что уже несла двухлетнего сына, не могла взять его на руки. Могла она только взять его за руку и продолжать идти. С тех пор, как узнала она, что господин Левый конюший убит, не могла она даже выпить горячей воды, а потому слабела, как бабочка-однодневка. От волнения и лишений в дороге она, казалось, вот-вот испустит дух, но от жалости к детям она забыла о том, как длинны весенние дни, и со звоном колокола, возвещавшего закат, добрались они до Фусими.