Повесть о смуте годов Хэйдзи - [10]

Утром десятого дня позвал он служившего у него младшего военачальника Правой воротной стражи, которого звали Нарикагэ, и сказал: «Сходи посмотри, что там творится». Тот вскочил на коня и помчался в столицу, и на перевале Кохата столкнулся со спешащим навстречу конюхом-тонэри, служившим у Синдзэя. Нарикагэ расспросил его, что случилось, и тот, заливаясь слезами, рассказал:

— Страшные дела! Как стемнело, Начальник стражи Нобуёри и Левый конюший с большим войском напали на дворец на Третьем проспекте, подожгли его, и кое- кто говорит, что ни государь-инок, ни нынешний государь не спаслись из пожара! А ещё слышал, будто бы они сейчас в главном дворце. И тогда же ночью, в час Тигра[34], сожгли усадьбу на улице Анэкодзи. По всей столице говорят, что всё это для того, чтоб покончить с господином Вступившим на путь. Потому и спешу поскорее доложить об этом. А где сейчас господин Вступивший на путь?

Нарикагэ подумал: «Люди подлого звания слабы. Начнут их пытать, и они не задумаются о последствиях, только бы избежать нынешних страданий. Нельзя ему говорить!» — и сказал ему:

— Как хорошо, что пришёл! Господин сейчас за горой Касуга, там-то и там-то. Он будет тобой очень доволен! Поспеши же! — так его наставив, Нарикагэ, как только скрылся из виду спешащий тонэри, поскакал назад в Дайдодзи и передал услышанное.

— За себя я не беспокоюсь, удручает меня случившееся с государями — нынешним и государем-иноком. Если враги не получат мою жизнь — кто сможет спасти их? Поскорее похороните меня! — сказал Синдзэй. Ему выкопали яму, обложили её досками, и там закопали. А перед тем, как скрыться в этой могиле, он сказал:

Взял он с собой трёх-четырёх самураев, и следуя по дороге Яматодзи через Удзи прибыл в своё поместье Дайдодзи. Синдзэй превзошёл искусство гадания по небесным знакам и читал их как на ладони, но закончилась предначертанная ему судьба, и перемены в небе, появившиеся ещё три дня назад, он заметил только сейчас.

Холм тут же раскопали и увидели мёртвое тело Синдзэя, покончившего с собой. Голову отрезали и увезли с собой.

— Если враги доберутся до меня прежде, чем я умру, я покончу с собой. Дай-ка свой меч! — и Нарикагэ, заливаясь слезами, вынул и отдал ему свой короткий меч, что был за поясом. Четверо самураев, бывших здесь, отрезали свои волосы, связанные в пучки-мотодори, и закопали тут же.

— Окажите нам последнюю милость, дайте нам монашеские имена! — просили они, — Это нетрудно! — ответил Синдзэй, и нарёк младшего военачальника Правой воротной стражи Нарикагэ именем Сайкэй, другой военачальник Мородзанэ стал Сайдзицу, Моротика получил имя Сайсин, Морокиё стал зваться Сайсэй. Так, добавив к их мирским именам иероглиф «сай» — «Запад» — нарёк он каждого. А бывший тогда в столице Моромицу[35], услышав об этом, ушёл в монахи, приняв имя Сайко.

Закопали Вступившего на путь сёнагона в одиннадцатый день. А в четырнадцатый день один из воинов, служивших у Мицуясу, будучи послан по делу в те места, на перевале Кохата повстречал конюха-тонэри, ведущего холёного коня под хорошим седлом. Увидев заплаканное лицо тонэри, служилый подумал, что что-то тут не так, и стал выспрашивать, чей это конь, но тонэри не отвечал. Только когда он силой усадил его на землю и свирепо пригрозил: «А вот отрублю тебе голову!» — тогда тот ответствовал с тоской: «Это конь Вступившего на путь сёнагона, веду его в столицу». Пустив тонэри перед собой, пошёл этот воин в Тавара, и там был холм, насыпанный из свежей земли. Холм тут же раскопали и увидели мёртвое тело Синдзэя, покончившего с собой. Голову отрезали и увезли с собой.

7 | О ТОМ, КАК ГОЛОВУ СИНДЗЭЯ ПРОНЕСЛИ ПО ПРОСПЕКТУ И ВЫСТАВИЛИ У ТЕМНИЦЫ

В семнадцатый день стражники во главе с Судьёй Минамото-но Суэцунэ приняли голову Синдзэя на берегу реки у проспекта Ооимикадо, пронесли по столичным проспектам и повесили на сандаловом дереве, что росло у восточных ворот темницы. И знать, и чернь со всей столицы толпой валили поглядеть на это. Среди толпы был престарелый инок в чёрной крашеной тушью одежде, видимо, долго пребывавший в монашестве. Увидев эту голову, он залился слезами и промолвил:

— За какие же грехи этому человеку выпало такое несчастье? Разбито светлое зерцало Поднебесной! Кто же теперь осветит прошедшие и нынешние времена? Когда толковал он Конфуция и Лао-цзы, умолкали убеждённые конфуцианцы, а когда объяснял он сокрытые глубины явного и тайного учений[36], склоняли головы монахи, отринувшие мир. Проживи он дольше — и страна бы постепенно успокоилась. Какая жестокость — те, кто подхалимничал пред государем, убили его — так хоть бы оставили ему честное имя верного вассала! Было ли такое, чтоб носили и выставляли на обозрение голову человека, который не был врагом престола? В чём же он провинился? Да, трудно представить, за какие прегрешения в предыдущих рождениях ныне постигла его такая участь! — так, заливаясь слезами, говорил он, не страшась мира, не стыдясь перед людьми, и не было

В семнадцатый день стражники во главе с Судьёй Минамото-но Суэцунэ приняли голову Синдзэя на берегу реки у проспекта Ооимикадо, пронесли по столичным проспектам и повесили у восточных ворот темницы.