Повесть о школяре Иве - [30]

— Что надо?! — крикнул старик сиплым, глухим голосом.

— Мне мессира Амброзиуса.

— От кого?

— От магистра Петра.

— Подожди!

И окошко закрылось.

Потом за дверью прогремело железо засова, и в приот* воренную дверь просунулась та же голова старика с длинным горбатым носом:

— Что надо?

— А вы и есть мессир Амброзиус?

— Да, да! Что надо? — с раздражением спросил старик.

Ив объяснил.

— Входи, — сказал ему аптекарь, пропуская в дверь. — Наверх, — кивнул он головой на лестницу.

Ив поднялся на площадку и стал у двери, а старик долго возился с засовом. Лестница была освещена тусклым светом, проникавшим с улицы сквозь узкое оконце над входной дверью. Ив разглядел черный длиннополый балахон аптекаря с широкими раструбами рукавов. Шаркая ногами и кряхтя, опираясь на перила, старик взошел по лестнице и толкнул рукой дверь. В комнате с такими же окнами, как у магистра Петра, и тоже выходящими на реку, стоял пряный запах каких‑то сухих трав и корней, развешанных пучками на натянутых под потолком веревках, и разноцветных настоев в диковинных стеклянных бутылях, расставленных на полках.

Тяжело переводя дыхание, аптекарь сел в деревянное кресло у окна. Пожевав беззубым ртом, он сказал:

— Ночевать можешь там, в чулане, — он указал на маленькую дверку, — только ночевать. Приходить будешь, как только начнет темнеть. Я открываю сам, слуги нет. Уходить будешь, как только рассветет. Платить шесть оболов парижских[40] за пятнадцать дней.

Ив не очень‑то разбирался в стоимости всех этих монет, но, помня слова магистра Петра, что на оплату ночлега он себе заработает, согласился на условия аптекаря. Провожая Ива к входной двери, аптекарь сказал:

— Передай мой поклон магистру Петру и спроси его, не прислать ли ему имбирного корня для желудка или лакрицы Скажи, есть у меня лакрица самая лучшая, испанская И потом скажи, что получен тростниковый сахар. Я знаю, он его любит. Смотри же, приходи, как только начнет смеркаться.

Выйдя снова на мост, Ив направился было дальше в сторону города, в сторону острова Сите, но не решился покинуть мост и пошел обратно. «Успеется, — думал он, — а пока надо держаться поближе к «Железной лошади», к магистру Петру. Вот завтра стану настоящим школяром, узнаю все, как и что, тогда и посмотрю город».

Теперь на мосту людей было много. Теснясь, они медленно двигались навстречу друг другу. Были здесь магистры и школяры, ремесленники и монахи в черных и коричневых рясах, паломники–богомольцы в подвязанных сандалиях, с высокими палками в руках. Не видно было только крестьян, разошедшихся по своим деревням. Разносчики с лотками выкрикивали названия своего товара — вишен, слив, яблок, груш, орехов, кресс–салата. Точильщики выхваливали свое умение точить ножи и кинжалы, старьевщики зазывали в свои лавки. Иногда раздавался громкий и протяжный окрик, и толпа шарахалась в сторону, пропуская слугу, ведущего под уздцы мула в разукрашенной кистями уздечке, с ковровым чепраком на спине. Боком в седле с высокой спинкой, как в кресле, восседала дама в богато расшитом золотом платье, с лицом, закрытым легкой вуалью, или сановитый клирик — прелат[41] или аббат[42], и в этом случае позвякивал колокольчик, подвешенный к уздечке, а горожане отвешивали поклоны едущему. Шнырявшие в толпе мальчишки старались подергать мула за хвост, прыгали, смеялись. Женщины толпились у мясных и рыбных лавок, у лавок с растительным маслом, винными дрожжами и пряностями, у булочных; мужчины — у башмачников, оружейников и менял[43], у дверей портных, у цирюлен, у лавок с горнами, молотами, веялками и мельничными жерновами. Магистры и школяры обступали лари торговцев книгами. Торговли дорогими тканями и сукнами на Малом мосту не было, это было привилегией Большого моста. Людно было у здания суда и торговой биржи.

Ив увидел толпу, ставшую в круг и на что‑то глазевшую. Из толпы неслись взрывы смеха, одобрительные возгласы, свист и звук бубна. Ив подошел к кругу и, приподнявшись на цыпочки, смотрел через плечи и головы.

В середине круга стоял жонглер, немолодой, длинноволосый, в шляпе, и ударял в бубен, держа его высоко. А у его ног то садилась на корточки, то подпрыгивала худая и жалкая обезьянка, озиравшаяся вокруг злыми желтыми глазками. Прыгала она нехотя и только тогда, когда жонглер дергал за веревку, привязанную к ее задней лапке. Обезьянка судорожно хваталась за веревку и морщилась» наверно, веревка резала ей лапку. Она была одета в длиннополую черную одежду, похожую на сутану священника.

Увидав жонглера, Ив вспомнил Госелена. Что сталось с его легкомысленным «другом»? Продолжает ли он «зарабатывать» в замке Понфор? Знает ли он о его аресте и исчезновении из подвала? Госелен так спешил в Париж на ярмарку, а вот и опоздал. Уж не поплатился ли он на него, Ива? Клещ кого угодно обвинит, чтобы спасти свою шкуру. Ив вспомнил, что у Госелена было письмо к хозяину парижской таверны, марсельцу. Не к хозяину ли «Железной лошади»? Ив удивился самому себе: какое ему дело до судьбы Госелена, случайно повстречавшегося ему и навязавшего свою пресловутую «дружбу»?

Жонглер продолжал свое представление. Обращаясь я обезьянке, он спросил: